– Где это все теперь? – говорил Максим. – Куда вы все
это девали, проклятые дети проклятых отцов? Разгромили, изгадили, разменяли на
железо… Эх, вы… человечки… – Он бросил альбом на стол. – Пошли.
Он с яростью навалился на дверь, со скрежетом и визгом распахнул
ее настежь и зашагал по коридору.
На палубе он спросил:
– Есть хочешь?
– Угу… – ответил Гай.
– Ладно, – сказал Максим. – Сейчас будем есть. Поплыли.
Гай выбрался на берег первым, сразу же снял сапог, разделся
и разложил одежду на просушку. Максим все еще плавал, и Гай не без тревоги
следил за ним: очень уж глубоко нырял друг Мак и очень уж подолгу оставался под
водой. Нельзя так, опасно так, как ему воздуху хватает?… Наконец, Максим
все-таки вышел, волоча за жабры огромную мощную рыбину. У рыбины был обалделый
вид, никак она понять не могла, как же это ее словили голыми руками. Максим
отшвырнул ее подальше в песок и сказал:
– По-моему, эта годится. Почти неактивна. Тоже,
наверное, мутант. Прими таблетки, а я ее сейчас приготовлю. Ее можно сырой есть,
я тебя научу, – сасими называется. Не ел? Давай нож…
Потом, когда они наелись сасими – ничего не скажешь,
оказалось вполне съедобно, – и улеглись нагишом на горячем песке, Максим после
долгого молчания спросил:
– Если бы мы попали в руки патрулей, сдались бы, куда
бы они нас отправили?
– Как – куда? Тебя – по месту воспитания, меня – по
месту службы… А что?
– Это точно?
– Куда уж точнее… Инструкция самого генерал-коменданта.
А почему ты спрашиваешь?
– Сейчас пойдем искать гвардейцев, – сказал Максим.
– Танк захватывать?
– Нет. По твоей легенде. Ты похищен выродками, а
воспитуемый тебя спас.
– Сдаваться? – Гай сел. – Как же так?… И мне тоже?
Обратно под излучение?
Максим молчал.
– Я же опять болванчиком заделаюсь… – беспомощно сказал
Гай.
– Нет, – сказал Максим. – То-есть, да, конечно… но это
уже будет не так, как прежде… Ты, конечно, будешь немножко болванчиком, но ведь
теперь ты будешь верить уже в другое, в правильное… Это, конечно, тоже…
хорошего мало… но все-таки лучше, много лучше…
– Да зачем? – с отчаянием закричал Гай. – Зачем это
тебе нужно?
Максим провел ладонью по лицу.
– Видишь ли, Гай, дружище, – сказал он. – Началась
война. То ли мы напали на хонтийцев, то ли они на нас… Одним словом, война…
Гай с ужасом смотрел на него. Война… ядерная… теперь других
не бывает… Рада… Господи, да зачем это все? Опять все сначала, опять голод,
горе, беженцы…
– Нам нужно быть там, – продолжал Максим. – Мобилизация
уже объявлена, всех зовут в ряды, даже нашего брата воспитуемого амнистируют и
– в ряды… И нам надо быть вместе, Гай. Ты ведь штрафник… Хорошо бы мне попасть
к тебе под начало…
Гай почти не слушал его. Вцепившись пальцами в волосы, он
раскачивался из стороны в сторону и твердил про себя: «Зачем, зачем, будьте вы
прокляты!… Будьте вы тридцать три раза прокляты!»
Максим тряхнул его за плечо.
– А ну-ка возьми себя в руки! – сказал он жестко. – Не
разваливайся. Нам сейчас драться придется, разваливаться некогда… – Он встал и
снова потер лицо. – Правда, с вашими окаянными башнями… Но ведь война –
ядерная! Массаракш, никакие башни им не помогут…
«ПОТОРАПЛИВАЙТЕСЬ, ФАНК, ПОТОРАПЛИВАЙТЕСЬ!»
– Поторапливайтесь, Фанк, поторапливайтесь. Я
опаздываю.
– Слушаюсь. Рада Гаал… Она изъята из ведения господина
государственного прокурора и находится в наших руках.
– Где?
– У вас, в особняке «Хрустальный лебедь». Считаю своим
долгом еще раз выразить сомнение в разумности этой акции. Вряд ли такая женщина
может помочь нам управиться с Маком. Таких легко забывают, и Мак…
– Вы считаете, что Умник глупее вас?
– Нет, но…
– Умник знает, кто выкрал женщину?
– Боюсь, что да.
– Ладно, пусть знает… С этим все. Дальше?
– Сенди Чичаку встречался с Дергунчиком. Дергунчик,
по-видимому, согласился свести его с Тестем…
– Стоп. Какой Чичаку? Лобастый Чик?
– Да.
– Дела подполья меня сейчас не интересуют. По делу Мака
у вас все? Тогда слушайте. Эта чертова война спутала все планы. Я уезжаю и
вернусь дней через тридцать-сорок. За это время, Фанк, вы должны закончить дело
Мака. К моему приезду Мак должен быть здесь, в этом доме. Дайте ему должность,
пусть работает, свободы его не стесняйте, но дайте ему понять – очень, очень
мягко! – что от его поведения зависит судьба Рады… Ни в коем случае не давайте
им встречаться… Покажите ему институт, расскажите, над чем мы работаем… в
разумных пределах, конечно. Расскажите обо мне, опишите меня, как умного,
доброго, справедливого человека, крупного ученого. Дайте ему мои статьи… кроме
совершенно секретных. Намекните, что я в оппозиции к правительству. У него не
должно быть ни малейшего желания покинуть институт. У меня все. Вопросы есть?
– Да. Охрана?
– Никакой. Это бессмысленно.
– Слежка?
– Очень осторожная… А лучше не надо. Не спугните его.
Главное – чтобы он не захотел покинуть институт… Массаракш, и в такое время я
должен уезжать!… Ну, теперь все?
– Последний вопрос, извините, Странник.
– Да?
– Кто он все-таки такой? Зачем он вам?
Странник поднялся, подошел к окну и сказал, не оборачиваясь:
– Я боюсь его, Фанк. Это очень, очень, очень опасный
человек.
17
В двухстах километрах от хонтийской границы, когда эшелон
надолго застрял на запасных путях возле какой-то тусклой заплеванной станции,
новоиспеченный рядовой второго разряда Зеф, договорившись по-хорошему с
охранником, сбегал к колонке за кипятком и вернулся с портативным приемником.
Он сообщил, что на станции творится совершеннейший бедлам, грузятся сразу две
бригады, генералы перелаялись между собой, зазевались, и он, Зеф, смешавшись с
окружавшей их толпой ординарцев, денщиков, адъютантов позаимствовал этот
приемник у одного из них.
Теплушка встретила это сообщение смачным патриотическим
ржанием. Все сорок человек немедленно сгрудились вокруг Зефа. Долгое время не
могли устроиться, кому-то дали по зубам, чтобы не пихался, кого-то пырнули
шилом в мягкое место, ругались и жаловались друг на друга, пока Максим,
наконец, не гаркнул: «Тихо, подонки!» Тогда все успокоились. Зеф включил
приемник и принялся ловить все станции подряд.
