У меня есть на вас управа. У меня есть Мак. У меня есть
человек, который не боится излучения. Для которого не существует преград.
Который желает переменить порядок вещей. Который вас ненавидит. Человек чистый
и, следовательно, открытый всем соблазнам. Человек, который поверит мне.
Человек, который захочет встретиться со мной… Он уже сейчас хочет встретиться
со мной: мои агенты уже много раз говорили ему, что государственный прокурор
добр, справедлив, большой знаток законов, настоящий страж законности, что Отцы
его недолюбливают и терпят его только потому, что не доверяют друг другу… мои
агенты показывали меня ему, тайком, в благоприятных обстоятельствах, и мое лицо
ему понравилось… И – самое главное! – ему под строжайшим секретом намекнули,
что я знаю, где находится Центр. Он прекрасно владеет лицом, но мне доложили,
что в этот момент он выдал себя… Вот такой человек у меня есть – человек,
который очень хочет захватить Центр и может это сделать – единственный из всех…
То-есть, этого человека у меня пока нет, но сети расставлены, наживка
проглочена, и сегодня я его подсеку. Или я пропал. Пропал… Пропал…
Он больше не мог сдержать воображения. Он видел эту тесную
комнатку, обтянутую темно-красным бархатом, душную, прокисшую, без окон, голый
обшарпанный стол и пять золоченых кресел… А мы, все остальные, стояли: я,
Странник с глазами жаждущего убийцы и этот лысый палач… растяпа, болтун, знал
ведь, где Центр, столько людей загубил, чтобы узнать, где Центр, и – трепло,
пьяница, хвастун – разве можно о таких вещах кому-нибудь говорить? Тем более,
родичам… особенно таким родичам. А еще начальник Департамента общественного
здоровья, глаза и уши Неизвестных Отцов, броня и секира нации… Папа сказал,
жмурясь: «Сотри его с лица земли», Странник выстрелил в упор два раза, и Свекор
проворчал с неудовольствием: «Опять всю обивку забрызгали…» И они снова
принялись спорить, почему в комнате воняет, а я стоял на ватных ногах и думал:
«Знают или не знают?», и Странник стоял, оскалясь, как голодный хищник и глядел
на меня, словно догадывался… Ни черта он не догадался… Теперь-то я понимаю,
почему он всегда так хлопотал, чтобы никто не проник в тайну Центра. Он всегда
знал, где находится Центр, и только искал случая захватить Центр самому…
Опоздал, Странник, опоздал… И ты Папа, опоздаешь. И ты, Свекор. А о тебе,
Дергунчик, и речи нет…
Он отдернул портьеру и приложил лоб к холодному стеклу. Он
почти задушил свой страх и, чтобы растоптать его окончательно, до последней
искорки, он представил себе, как Мак с боем врывается в аппаратную Центра… но
это мог бы сделать и Волдырь с личной охраной, с этой бандой своих родных и
двоюродных братьев, племянников, побратимов, выкормышей, с этими жуткими
подонками, которые никогда ничего не слыхали о законе, которые всегда знали
только один закон: стреляй первым… нужно было быть Странником, чтобы поднять
руку на Волдыря – в тот же вечер они напали на него прямо у ворот его особняка,
изрешетили машину, убили шофера, убили секретаршу, и загадочным образом полегли
сами, все до единого, все двадцать четыре человека с двумя пулеметами… Да,
Волдырь тоже мог бы ворваться в аппаратную, но там бы и завяз, дальше бы он не
прошел, потому что дальше – барьер депрессионного излучения, а теперь, может
быть, и два лучевых барьера, хватило бы одного, никто не пройдет там: выродок
свалится в обморок от боли, а простой лояльный гражданин падет на колени и
примется тихо плакать от смертной тоски… Только Мак там пройдет, и запустит
свои умелые руки в генераторы, и прежде всего переключит Центр, всю систему
башен, на депрессионное поле. Затем, уже совершенно беспрепятственно, он
поднимется в радиостудию и поставит там пленку с заранее подготовленной речью
на многоцикловую передачу… Вся страна от хонтийской границы до Заречья – в
депрессии, миллионы дураков валяются, обливаясь слезами, не желая пошевелить
пальцем, а репродукторы уже ревут во всю глотку, что Неизвестные Отцы преступники,
их зовут так-то и так-то, они находятся там-то и там-то, убейте их, спасайте
страну, это говорю вам я, Мак Сим, живой бог на земле (или там – законный
наследник императорского престола, или великий диктатор… или что ему больше
понравится). К оружию, моя Гвардия! К оружию, моя армия! К оружию, мои
подданные!… А сам в это время спускается обратно в аппаратную и переключает
генераторы на поле повышенного внимания, и вот уже вся страна слушает, развесив
уши, стараясь не упустить не слова, заучивая наизусть, повторяя про себя, а
громкоговорители ревут, башни работают, и так длится еще час, а потом он
переключает излучатели на энтузиазм, всего пол-часа энтузиазма, и – конец
передачам… И когда я прихожу в себя – массаракш, полтора часа адской боли, но
надо, массаракш, выдержать, – Папы уже нет, никого из них нет, есть Мак,
великий бог Мак, и его верный советник, бывший государственный прокурор, а ныне
– глава правительства великого Мака… А, бог с ним, с правительством, я буду
просто жив, и мне ничто не будет угрожать, а там посмотрим… Мак не из тех, кто
бросает полезных друзей, он не бросает даже бесполезных друзей, а я буду очень
полезным другом. О, каким другом я ему буду!…
Он оборвал себя и вернулся к столу, покосился на желтый
телефон, усмехнулся, снял наушник зеленого телефона и вызвал заместителя
начальника Департамента специальных исследований.
– Головастик? Доброе утро, это Умник. Как ты себя
чувствуешь? Как желудок?… Ну, прекрасно… Странника еще нет?… Ага… Ну, ладно…
Мне позвонили сверху и приказали немножко вас проинспектировать… Нет-нет, я
думаю, это чистая формальность, я все равно у вас ни черта не понимаю, но ты
подготовь там какой-нибудь рапорт… проект заключения инспекции и все такое. И
позаботься, чтобы все были на местах, а не как в прошлый раз… Ум-гу… Часов в
одиннадцать, наверное… Ты сделай так, чтобы в двенадцать я уже смог уехать со
всеми документами… Ну, до встречи. Пойдем страдать… А ты тоже страдаешь? Или вы
уже, может быть, давно выдумали защиту, только от начальства скрываете? Ну-ну, я
шучу… Пока.
Он положил наушник и взглянул на часы. Было без четверти
десять. Он громко застонал и потащился в ванную. Опять этот кошмар… пол-часа
кошмара. От которого нет защиты… От которого нет спасения… От которого жить не
хочется… Как это все-таки обидно: Странника придется пощадить.
Ванна была уже полна горячей водой. Прокурор сбросил халат,
стянул ночную рубашку и сунул под язык болеутолитель. И так всю жизнь. Одна
двадцать четвертая всей жизни – ад. Больше четырех процентов… И это – не считая
вызовов наверх. Ну вызовы скоро кончатся, а эти четыре процента останутся до
конца… Впрочем, это мы еще посмотрим. Когда все установится, я возьмусь за
Странника сам… Он залез в ванну, устроился поудобнее, расслабился и стал
придумывать, как он возьмется за Странника. Но он не успел ничего придумать.
Знакомая боль ударила в темя, прокатилась по позвоночнику, запустила коготь в
каждую клетку, в каждый нерв и принялась драть – методично, люто, в такт
бешеным толчкам сердца…
Когда все кончилось, он еще немного полежал в томном
изнеможении – адские муки тоже имеют свои достоинства: пол-часа кошмара дарили
ему несколько минут райского блаженства – затем вылез, растерся перед зеркалом,
приоткрыл дверь, принял от камердинера свежее белье, оделся, вернулся в
кабинет, выпил еще один стакан теплого молока, на этот раз смешанного с
целебной водой, съел вязкой кашицы с медом, посидел немножко просто так,
окончательно приходя в себя, а потом позвонил дневному референту и велел
подавать автомобиль.
