Книга Письмо из дома, страница 56. Автор книги Кэролин Харт

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Письмо из дома»

Cтраница 56

Павильон, тоже оказавшийся маленьким и довольно обшарпанным, все еще стоял на южном склоне лужайки. Но появились новые военные мемориалы: Вторая мировая, Корея, Вьетнам, сотни имен вырезаны на граните. Не помню, чтобы раньше по обеим сторонам центральной лестницы росли розовые кусты. Зато я никогда не забуду запах антисептика в офисе шерифа, за которым тянулись тюремные камеры. Я понимала, что многое помню неверно и что едва ли можно доверять воспоминаниям. Помнились какие-то обрывки, некоторые отчетливо, одни были твердыми и яркими, как вытравленный кристалл, а другие потемнели, потускнели и потеряли прозрачность, как вода в озере.

Письмо, — я сунула руку в карман, пощупала конверт, — письмо из дома принесло столько воспоминаний, ярких, темных, счастливых, грустных, отчетливых, потускневших. Я не смогла устоять перед мольбой в последней строчке: «Теперь я могу рассказать всю правду. Ты приедешь, Гретхен? Барб».

Отогнув край перчатки, я посмотрела на часы. Почти вовремя. Я прошлась по тропинкам среди листвы, и моя трость постукивала по затвердевшей от заморозков земле.

Старые дубы, вязы и тополя стояли среди могил, как часовые. Кладбище расположилось на вершине и склоне холма. Могилы Татумов были слева, недалеко от бабушкиной. Я лишь мельком взглянула на них. Сейчас я шла к участку, где никогда нe была, но получила четкое объяснение по телефону, и мы обе поразились тому, как изменились за столько лет наши голоса.

Я увидела ее на вершине холма. В небольшой ложбине ютились надгробия, огороженные с обеих сторон невысокими холмами. Она ждала меня у свежей могилы, на которой все еще лежала гора цветов. Задул ветер, старый знакомый оклахомский ветер, раскачал ветви деревьев, закружил в унылом танце листья и мелкие ветви, затряс высокий кедр. Я подняла воротник. Шляпу я, конечно, не надела, и ветер разметал мои волосы. На бабушкиных похоронах на мне была соломенная шляпа. Я спустилась по склону холма.

Увидев друг друга, мы молчали с минуту, разделенные насыпью из цветов. На ее лице остались следы былой красоты, несмотря на припухлости под голубыми глазами, морщинистый подбородок, выдававший возраст и болезни, поникший рот, который яснее, чем слова, говорил об утрате надежды и радости. На ней было черно-серое пальто из грубого твида, а спереди виднелся неподшитый подол. Тупоносые черные туфли на низком каблуке выглядели модными, но дешевыми.

Узнала бы я Барб Татум? Нет. Никогда. Это была не та Барб, что очаровывала наш маленький мирок. Та Барб двигалась грациозно, ее лицо дышало жизнью, глаза горели.

Барб глубоко вздохнула, сжала руки. Она была без перчаток и явно страдала артритом: суставы покраснели и опухли.

— Ты хорошо выглядишь, Гретхен. Изысканно.

Эти слова так отличались от моей оценки ее вида, что я не смогла ответить.

Она то ли усмехнулась, то ли вздохнула.

— Обо мне так не скажешь, да?

Я узнала южно-калифорнийскую напевность в ее речи.

Взглянув на ярко-желтые нарциссы, венчавшие груду цветов, я заметила, что они уже слегка увяли.

— Мне очень жаль, Барб.

— Пора завязывать с такими вот встречами, — голос ее дрожал, — у свежей могилы.

Она вся как-то съежилась и подавила рыдание, зажав рот покрасневшей рукой.

Я подошла к ней, достала из сумочки бумажную салфетку.

Она взяла ее, вытерла глаза.

— Я знаю, что сейчас Роду хорошо. Он был очень болен, Гретхен. Лейкемия, врачи ничего не могли сделать. Он так мучился, сейчас ему уже не больно. Сейчас мне больно, а не ему. — Она посмотрела на меня с надеждой. — Ты же репортер, ты наверняка поискала информацию о нем после того, как я написала. Он на самом деле знаменит.

— Да. — Сын Барб на самом деле был знаменит: известен в маленьком, ревностно оберегаемом, снобистском мире искусства своими акриловыми картинами и скульптурами из зазубренного стекла и витой стали. Я нашла несколько биографических очерков о Родни Джеймсе Уилсоне-младшем. Он родился в Лонг-Бич, Калифорния, умер в Талсе, Оклахома. Вырос в маленьком городке на северо-востоке Оклахомы, жил с родителями отца. Всегда рисовал, карандашом и красками, и лепил.

Барб наклонилась, оторвала цветок нарцисса, растрепала его на лепестки.

— Род однажды спросил меня о маме и папе. Я встала и вышла из комнаты. Не хотела, чтобы он увидел мое лицо. Потом он нарисовал картину, женщина в черном стоит на коленях у двух могил, и у нее нет лица, только мазки черного и серого. Больше он никогда меня об этом не спрашивал. — Барб оторвала желтый лепесток. Он лениво закружился в воздухе и опустился на покрытую листьями землю, вспышка цвета среди высушенной зимой листвы. — Я думаю, сейчас Род знает. Я думаю, мама с папой, Бадди и его родители встретили его там. — Она резко подняла на меня глаза. — Ты считаешь меня глупой?

— Вера никогда не бывает глупой, Барб, — мягко ответила я.

Мы посмотрели друг на друга с неожиданным пониманием: две пожилые женщины в осеннюю пору жизни, знающие, что тот, кто верит, никогда не сможет ничего объяснить тому, кто не верит. Даже если бы золотое сияние полилось с неба на тех, кто насмехается над верой, они бы отмахнулись и не заметили, высокомерные, глухие, потерянные.

— В общем, — Барб откашлялась, — я знаю, что Род сейчас в порядке. — Она наклонилась, погладила цветы, лежащие поверх венков. — Род понимает. Мой духовник говорит, что умершие должны простить всех, кто причинил им боль. — Ее глаза заблестели. — Многие люди должны простить меня, Гретхен. Но я не поэтому тебе написала. Весь мир считает, что папа убил маму, и я должна сказать правду, пока я жива. Только я знаю правду. О Гретхен, смогу ли я тебя убедить?

Я вдруг остро ощутила бесполезность этой поездки. И зачем только я приехала? Зачем проехала через всю страну в это печальное место? Барб ищет ответ, давно потерянный во времени. Я сжала рукоятку трости. Бог свидетель, я помогла бы ей, если бы могла. Но как она или кто-то еще сможет изменить тот факт, что Клайд Татум убил жену и застрелился сам?

Она встала, болезненными пальцами теребя толстое кашне, словно оно мешало ей дышать.

— Ты должна помнить, как это было ужасно, когда мы нашли маму. Я не верила, будто папа вообще мог причинить ей боль, но потом, как и все остальные, решила, что он виновен. Что еще я могла подумать? Отец любил маму и очень ревновал. Может быть, он слишком ее любил. Когда он услышал, что в наш дом по ночам приходил мужчина, он, конечно, решил, что у мамы роман. Это стало первым страшным ударом: папа поверил в мамину неверность. Я не могла спать от горя. Но второй удар оказался еще хуже: папина записка, которую мне отдал шеф Фрейзер.

Записка — мистер Деннис сказал нам, что написал Клайд, но я не помнила слова. Слишком много лет прошло.

— И тогда я поняла. — В глазах, устремленных на меня, застыла боль.

Я ничего не сказала. Какие слова могли помочь? Но почему записка до сих пор так ранила Барб?

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация