Идалия прекрасно улавливала, о чем говорят вороны, впрочем, это нетрудно было понять. После обеда они принесли на подносе чай «дарджилинг», сливки и леденцы, выстроенные пирамидкой из желтого хрусталя. Разгуливали с кувшинами ледяного лимонада, корзинами апельсинов и олдернийским milk-a-punch
[26]
в серебряном тазике. Подавали китайский чай с жасмином в красном чайнике, освежающий сиреневый настой, чай с имбирем и охлажденное желе. Наливали маковое молочко, сок мандрагоры, молочко непентеса и эликсир Долгосмертия, не забывая расставлять салфетки, сложенные бабочками.
Идалия хотела попросить одеяло, но так и не смогла, скованная холодом промокших одежд, холодом собственного костного мозга и синим холодом крови в туго натянутых венах.
Вдруг у входа на крышу появилась девочка. У нее было милое курносое лицо и черные волосы, причесанные на прямой пробор под итальянской соломенной шляпкой с золотисто-розовой атласной подкладкой. Девочка носила белое перкалевое платье с воланами из небесно-голубой тафты, его корсаж спускался спереди Двумя длинными басками, тоже отороченными тафтой. Юная особа держала ридикюль, альбом для рисования и улыбалась. «Это моя сестра-близнец, — в восторге подумала Идалия, — она мне поможет…» Тем временем девочка прошагала вдоль парапета, словно боясь упасть, а затем вдруг вошла в камень.
Вечером температура у Идалии резко подскочила, ее гноящиеся пальцы странно напряглись и окоченели. С них свисали два наполовину вырванных ногтя, которые она откусила зубами. В эту минуту вороны запели торжественным хором и принесли херес в сервизе из граненого хрусталя, графин, бокал и тарелку с бисквитами. Идалия со смехом поблагодарила. Она хохотала, несмотря на то, что челюсти уже сковывало мучительное оцепенение.
— Нельзя же весь день оставаться без движения, Элис, вам нужно выйти — подышать воздухом.
Мистер Децимус Дабб горячо поддержал Сесили, которая помогла его жене надеть шляпу.
— При первом же проблеске, — так он называл ослабление своего недуга, — при первом же проблеске мы вернемся в Эдинбург.
Хозяин «Цум Раппен» разъяснил, что его дом — это не больница и, хотя он мог бы содрать с них три шкуры, Даббы его больше не устраивают: исчезновение юной особы, да еще и присутствие джентльмена, писающего в постель, переполнили чашу его терпения.
— Да-да, — сказала Сесили, жестом успокаивая привскочившую мисс Дабб, — я помогу вам уложить вещи.
— Только не сейчас, — несколько раз пробормотала бедная женщина, путаясь в кашемировой шали, в тесьме ридикюля, в собственном голосе и опасениях.
— Ну полно, полно…
Они действительно направились по главной улице, которая шла в гору, спотыкаясь о гнезда из булыжника, где с кудахтаньем укрывались куры: между карликовыми домишками, переминавшимися с ноги на ногу, а затем по грунтовой дороге, вдоль которой тянулись огороды и стойла, оглашаемые тяжелыми бурыми голосами. Стая гусей пересекла тропинку и исчезла в кружеве высокой травы. Сады понемногу старели; горох выкатывался из тонких стручков на дранку оград; овсюг, уже сухой и желтый, затягивал откосы промеж лачугами-развалюхами; а каштаны клялись вязам в вечной любви. Они остановилась в нерешительности на распутье, а затем двинулись по крутой тропинке, петлявшей в строевом лесу, где пахло мятой и крапивой. В кронах неожиданно возникали просветы — кружевные окна, сквозь которые виднелось село внизу.
— Какой прекрасный день, — сказала Сесили Райли.
— Осень, уже осень…
Солнечные стрелы пронзали лиственный покров, касались зарослей кустарника золотыми остриями и вдруг рассыпались по булыжникам тропинки. Вскоре откос сменился утесом. Огромная подпорная стенка вырастала из скалы, обросшей бородой из оранжевого лишайника, камнеломки и ниспадающих шевелюрами папоротников. Кривые, сгорбленные дубки и недавно проросшие пихты цеплялись за обнаженные камни посреди мха, молодила и сиротливых пучков растений с сиреневыми цветками. За поворотом тропинки внезапно показался бург.
— Вот, — сказала Сесили, которая и выбрала это место для прогулки.
Подул ветер — разносчик оракулов. «Если мама спросит…»
— Ах, бург, — промолвила миссис Дабб. — Если б только Идалия могла его увидеть…
Сесили успокоилась, хотя в душе было тревожно. Никого не видно, ничего не слышно. Быть может, Идалия не дошла до бурга или покинула его, как только пробил ее час? Но когда пробил ее час? А что если нет?.. Сесили обводила взглядом каждый куст, каждую стену, готовясь увидеть, как Идалия выходит такая же, как всегда, или обнаружить ее, похожую на черную гусеницу, в заросшей травой канаве. От страха бросало в пот — от надежды перехватывало дыхание. Но раз жандармы ее не нашли… Что если Идалия исчезла нарочно?.. Странная шутка!.. Но зачем?.. Если бы существовал какой-либо сговор, Сесили непременно бы его раскрыла, ведь от нее не ускользало ничего, и она молчаливо реяла над Даббами, подобно коршуну.
Они вступили во двор, превратившийся в этот час в фиолетовую цистерну, прошли мимо небольшого вестибюля, хаотически заваленного обломками лестницы, и не спеша двинулись дальше.
— Сколько ворон, — сказала Сесили. — Будем считать их таким же добрым предзнаменованием, как и вороны Тауэра.
Тризм: челюстные мышцы резко сократились от холода и лишений, Идалия скрючилась в углу площадки. Ей хотелось поменять позу, куда-нибудь переместиться, но мучения мало-помалу охватывали все тело в каждом новом положении. Лихорадка и жажда. Жажда безумно усиливалась, вертелась красным волчком, жгла огнем, надевала пунцовую папильотку на каждый волосок, но Идалия не могла доползти до железного кольца: малейшее движение вызывало сильную тряску и неописуемые боли. Она все еще пыталась думать, вспомнить «Отче наш, иже еси на небесех», но ничего не получалось. Осталось лишь желание опустить на подушку затылок, который теперь судорожно запрокидывался: опистотонус. Темно-синие вороны обратили внимание на эту развитую стадию столбняка и начали увлеченно обсуждать тот факт, что мисс Дабб больше не могла проглотить слюну, которая еще выделялась.
К вечеру (но что такое вечер и что такое утро, если теперь перед ней брезжили только сумеречные сферы?), ну допустим, к вечеру — возможно, это был уже пятый день — температура Идалии поднялась до 42,03 °C. Боль в сломанных ребрах и пронзенной печени, рези, вызванные анилином, и мышечное сокращение достигли кульминации, а дыхание сменилось сиплым хрипением, которое можно было услышать даже у подножия башни, но там-то как раз никого и не было. Казалось, хрип никогда не смолкнет, он продолжался всю ночь — монотонный, свистящий. Идалия превратилась в автомат.
— Вы же видите, она плоская, как доска, — сказала одна из ворон, проснувшихся на рассвете. После чего все стали шушукаться между собой о досках и гробе, но, в конце концов, сошлись на том, что подобная мебель излишня.
