Миссис Дабб, носившая траур с тех пор, как овдовела, вскрыла письмо посольства в своей неоготической гостиной с высокими стульями, на которых изображались донжоны и башенки, а также ажурные галереи с трехлопастными отверстиями, и решила в тот же день отправиться на опознание предметов, найденных на скелете. Столь робкая, что даже не отваживалась скитаться по свету в одиночку, подобно множеству своих соотечественниц, она нашла в себе силы для поездки, страстно желая вновь увидеть Рейн, но в то же время опасаясь грустных воспоминаний, которые он мог разбередить. Она уже успела расстаться с мисс Сесили Райли, не упомянутой ни единым словом в завещании мистера Дабба: догадавшись, что миссис Дабб намерена когда-нибудь отписать всё одной из своих племянниц, та неосторожно и неожиданно сбросила маску. Сесили пришлось уехать, и она обосновалась в пертском семейном пансионе, где давала уроки игры на фортепьяно и кое-как перебивалась.
Миссис Дабб помнила зимний облик рейнской долины в пятнах пихт, такого же цвета реку и голые, точно кости, бурги на гребнях гор, выделявшиеся на сером небе. В воздухе пахло яблоками и кислой капустой из погреба, но сильнее всего — снегом. «Цум Раппен» не стало, его сменил «Оберланштайнер Хоф» с верандой и садиком спереди, где летом устраивались танцы. Бург, одетый в броню из лесов и опоясанный оживленной тропинкой, изменился до неузнаваемости.
Школьный учитель выступил в роли переводчика, и бургомистр показал миссис Дабб часы и цепочку, золотые серьги, серебряные пряжки для подвязок и сапфировый перстень — реликвии, разложенные на носовом платке. Миссис Дабб лишилась чувств: в ту эпоху корсеты часто вызывали обмороки, которые уместно подчеркивали драматизм ситуации. На следующий день миссис Дабб отвели на маленькое кладбище, где муниципалитет похоронил останки Идалии под камнем, который стал носить с тех пор ее имя. Заиндевелая пихта покачивала над могилой Длинной бахромой траурной шали.
Каракули Идалии, укрытые от дождя и снега в небольшом углублении парапета, не истлели полностью, и через пару недель после случайного обнаружения «Тайме» опубликовала историю миссис Дабб. Мисс Сесили Райли спокойно прочитала подробности, попивая чай в отвратительной гостиной пансиона. Видение Каина — чистый вымысел.
Жена раввина больше не видела ту, что махала руками на башне, но Эриху фон Штальбергу приснился сон. За опаловым пологом тумана, наполовину скрывавшим верхушки зубцов, какая-то незнакомка, Лорелея с белоснежными волосами, все подавала и подавала знаки… Лица у нее не было, и виднелась лишь длинная шевелюра, развевавшаяся над стенами, точно знамя.
Эрих фон Штальберг резко проснулся. Не в силах вновь сомкнуть глаза, он встал и подошел к окну. Стояла холодная синяя ночь. Где-то в вышине бург разметал звезды. Фон Штальберг невольно прислушался: ему померещился чей-то голос — но это просто ночной ветер веял над Рейном.
Последние секреты мистера Т
Бабочка была величиной с ладонь. Черные бархатистые полумесяцы переливались на изумрудных крыльях, заострявшихся двумя полосками, что напоминали контурные перья райской птицы. Усики возвышались полупрозрачной диадемой над головой, втянутой в массивный торакс, полный сил и покрытый шерсткой, беспрестанно отливавшей то кремовыми, то серебристыми оттенками, хотя насекомое, сидевшее на гигантском листе, будто на лакированном подносе, казалось неподвижным. Оно явно принадлежало к семейству павлиноглазок, но мистер Т. вынужден был с сожалением признать, что не знает его названия. Он тщательно сохранил в памяти арабеску, начертанную развернутыми крыльями на темном глянце листа, отметил симметричность полумесяцев и мгновенно понял, как стилизовать узор и запутать его повторения на нежной коже шелка. Много лет оживлял он ее цветами, звездами, мандалами и птицами, сначала впитывая формы и цвета, дистиллируя и извлекая простую, но богатую квинтэссенцию, которая, возможно, была их новой душой, а затем наносил На волны лимонного, дынного, фисташкового или сливового шелка, которые росли будто сами по себе под стук ткацких станков. Бабочка оставалась неподвижной, взор ее фасеточных глаз устремлялся к зарослям: круглые глаза из крашеного бархата, направленные на человека, наблюдавшего за ней — тоже не шевелясь. Высоко под тройным навесом листвы, сквозь который не проникал ни один солнечный луч, прокричала птица — тревожно, предупредительно, пророчески. На пути к какой-то падали вереница муравьев огибала сухое дерево, рухнувшее в хаос лиан и папоротников, где распускались чашечки еще не тронутых бромелий, блестевших от сока и росы. Над звуками джунглей царили стрекот цикад, крики попугаев, визг обезьян и далекий смехотворный писк грифов, паривших над верхушками деревьев. Ничего не пропадало в этом космосе, где все плодоносит и разлагается, глотает, переваривает, извергает, борется, совокупляется, прорастает, расцветает, погибает и разрушается, дабы затем произрасти вновь в вековечном приливе и отливе. Жидкости насекомого струятся по жилкам коры; сгнившая рептилия возрождается в зловонной мякоти гриба; перо становится листом; цветок превращается в чешую; яйца и молоки взрываются мириадами жизней; и смерть обнимается с воскресением — они такие же близнецы, как день и ночь.
Кое-кто утверждал, что в этих джунглях легко заблудиться, ведь папоротники погребают под собой любую проложенную тропу; здесь устраивали свои логова тигры, леопарды, кабаны, и аборигены, вооруженные отравленными дротиками, молчаливо лавировали между стофутовыми оврагами — пропастями, скрытыми под растениями. То было царство теней и духов. Джунгли хранили свои секреты, и всего пару месяцев назад случайно обнаружились обломки самолета «С-47» Американских военно-воздушных сил, который разбился двадцать лет назад неподалеку от главной дороги. Люди исчезали в пасти Вечных матерей — пожирающих и порождающих. Другие, напротив, уверяли, что в действительности никто не может затеряться в курортном районе, который регулярно контролируется лесничими и где бригады корчевщиков обеспечивают хорошее состояние тропинок, как заявляли с подчеркнутым пафосом правительственные служащие. Что же касается местных племен, официальные службы говорили, что они миролюбивы и даже готовы к сотрудничеству. Впрочем, в любой стране не обходится без сюрпризов.
Мистер Т. смотрел на бабочку и, даже не зная ее точного названия, все же помнил, что любая бабочка ценна как дьявольская эпифания.
Легкий шум заставил его обернуться.
* * *
— Не сказал бы, что я действительно знал Т., хотя он и был всемирно известен. Что такое знать?.. Знать одну грань?.. Фрагмент коры?.. Или даже несколько?.. Но ведь свет всегда движется, а перспектива смещается. Скажем так: мне просто посчастливилось быть знакомым с ним, часто встречаться и несколько раз гостить у него в Бангкоке. Я страстно восхищался его домом, хоть и не стоял, разинув рот, словно перед музейными экспонатами. Конечно, мои знания об азиатских древностях не могли сравниться с его эрудицией, но меня поражало, как Т. задумывал, собирал, терпеливо претворял в жизнь и даже инсценировал свои несравненные коллекции, потрясало его умение поставить букет, выбрать нужный угол и, главное, установить тончайшие цветовые соответствия между тканями, которые он создавал, и окружающими предметами. Тем не менее, сблизила нас любовь к животным. Фазаны, бентамки и два гуся выступали в роли сторожей, наподобие капитолийских: они мастерски опустошали сад, пока собаки и сиамские кошки прохаживались по дому. Любимцем был белый какаду Кокки — общительная, веселая птица, что присутствовала за обедом и после ликеров, которых она тоже отведывала, тешила компанию странной пляской под звуки джаза, включенного на полную громкость…
