— И чье же?
— Собственно, это было не экспертное заключение, а форменный донос. Один из докторов фактически оболгал своего заведующего. В докладной на имя главврача он утверждал, что надобности в нефрэктомии не было. Подлое и безграмотное утверждение. Кстати, после того как заведующего уволили по статье, этот доктор был назначен на его место. От последнего обстоятельства смердит за версту.
— Этакое больничное византийство…
— Мерзость это, а не византийство. Опытнейший доктор, хирург высшей категории, достойный человек был уволен в угоду вздорной даме и ее начальственному батюшке. А прокуратура Октябрьского района Москвы тоже взяла под козырек: заведено дело, доктору грозит уголовная статья. Человеку ломают судьбу. Гнусность… И это, увы, не частный случай. Это системное нравственное нездоровье, поразившее здравоохранение и всю нашу жизнь…»
Гаривас вставил в магнитолу кассету, заиграла «Yesterday».
* * *
— Козлы, — буркнул Никон. — Мерзавцы. И Миша, и «главный».
— Чего ты яришься-то, елки-палки? — сказал Худой. — Не было этого. Никто тебя не увольнял.
— Ну ладно, — сказал Бравик. — Подытожим.
— Валяй. — Гена обернулся к Никону. — Он к Васе Кутузову вчера ездил.
— Ну? — Никон поднял голову. — Да, это правильно. Через призму, так сказать, психиатрической диагностики…
— Что за Кутузов? — спросил Никона Худой.
— Однокурсник, — сказал Бравик. — Чертовски грамотный психиатр.
— Психиатрия, конечно, дисциплина мутная, эмпирическая, — сказал Никон. — Но Вася был хорош. Если б он так не квасил, то давно бы докторскую защитил.
— Он в завязке, — сказал Гена. — Уже три года.
— И слава богу, — сказал Никон. — Ну и что он про все это думает?
— Он считает, что после случая на Караташе у Вовки развилось посттравматическое диссоциативное расстройство, — сказал Бравик. — Отсюда — спиртное с транквилизаторами, антероградная амнезия и немотивированная агрессия. Вася считает, что файлы в Вовкином компе есть следствие синдрома перенесения негативного исхода.
— Подзабыл я эту хиромантию, — сказал Никон. — Какого, говоришь, синдрома?
— Синдром перенесения негативного исхода. У людей сложной психологической организации диссоциативное посттравматическое расстройство иногда приобретает причудливую форму. Перенесенный стресс изливается в патологическое творчество. Такие люди изобретают самые трагические варианты судеб своих близких.
— М-м-да… — Гена потер подбородок. — Тривиальное объяснение. Скучное.
— А тебе надо мистики, да? — сказал Бравик. — Литературщины всякой?
— Да черт его знает, чего мне надо… — Гена посмотрел на свои ладони в расчесах. — У меня, блин, экзема уже который день.
Тут зазвонил его телефон.
— Слушаю, — сказал Гена.
— Гена, здравствуй, — сказал Соловьев. — Я тут вспомнил кое-что. Ты спрашивал, не выполнял ли кто-нибудь из наших для Володи работу по редактированию джипеговских файлов.
— Минуту, — сказал Гена и включил спикерфон.
— У нас есть такой Слава Бордунов. Изумительно работает с «тридэмаксом». Я вспомнил: пару раз они с Володей мастерили какие-то картинки. Сидели долго, Володя в половине двенадцатого заказал пиццу — Рита чек увидела, сказала: сплошной холестерин, шеф себя не жалеет…
— Спасибо, Владик, — сказал Гена устало. — Большое тебе спасибо.
Он положил телефон в карман.
— Вот и всё, — сказал Худой. — Как будто пазл сложили. — Он выключил лэптоп. — Петя, племянник, любит пазлы складывать, я их штук двести за последний год с ним сложил.
Бравик встал у стеллажа и взял с полки номер «Rolling Stone». На обложке стояли в ряд битлы, Эпстайн, еще кто-то. Номер был за апрель семьдесят четвертого, потрепанный, в тысяче рук побывавший.
— Лободе будем звонить? — спросил Никон.
— Звонить? — Бравик поднял глаза от обложки. — А, Лободе… — Он положил журнал на полку. — Да, надо позвонить. Всякое дело надо доводить до конца.
— «И скорее повинуясь привычке доводить всякое дело до конца, нежели подозревая Штирлица, Мюллер вызвал Шольца и велел снять со стакана отпечатки пальцев», — сказал Гена.
Бравик набрал номер и сказал:
— Сань, здравствуй. Это Браверманн тебя беспокоит. Я тебе сейчас задам один вопрос. Ты не удивляйся, просто ответь. Скажи, пожалуйста: перенес ли ты два года назад черепно-мозговую травму?
— Перенес, Б-б-бравик, перенес, — ответил Лобода. — Еще как п-п-перенес. Ты залез в Вовин к-к-комп, да?
— Погоди… — У Бравика сел голос. — То есть…
Гена резко обернулся на тон Бравика, Худой поднял голову, а Никон нахмурился.
— Ты помнишь, что получил травму? — глупо спросил Бравик. — Ты это действительно помнишь?
— П-п-помню, помню. Все ждал, к-к-когда ты позвонишь. Давай завтра п-п-повидаемся. И Никона с Генкой п-п-позови.
— Они рядом. И Худой тоже.
— Я так и д-д-думал.
— Ты можешь завтра приехать на Усачевку? — Бравик посмотрел на Гену и прошептал: — Когда?
— Вечером, — быстро сказал Гена. — Пусть приезжает в шесть.
— Как штык чтоб был, — тяжело сказал Никон, — минута в минуту.
— Часам к шести, — сказал Бравик.
— Д-д-договорились, — сказал Лобода. — Д-д-до завтра.
И отключился.
— Он все помнит, — ошеломленно сказал Бравик. — Он знает про файлы. Он ждал моего звонка.
День девятый
— Ты уезжаешь? — спросила Марина.
Она гладила на кухне футболки Васена, потом зашла в комнату и увидела, что Гена надевает свитер.
— Да, — сказал Гена. — Надо повидаться с мужиками.
— Что вы каждый день разглядываете? Вовкины статьи?
— Нет, не статьи. — Гена положил в карман сигареты. — Мы нашли в Вовкином компе несколько странных фоток.
— Что значит «странных»?
— Я позже все тебе расскажу. — Гена, стараясь не встречаться с Мариной глазами, вышел в прихожую. — Потом. Когда мы во всем разберемся.
— Ген, ты почему вчера пил водку? — тихо спросила Марина.
— А вот захотелось… — Гена снял с вешалки плащ. — Захотелось мне, значит, водочки выпить.
— Погоди. — Марина взяла Гену за руку и повела его в комнату. — А ну сядь.
Он покорно опустился в кресло.
— Ты почему на меня так смотрел вчера?
— Никак я на тебя не смотрел, все нормально.
— Ты кричал ночью.
