Еще один раз он вспомнил тот ветреный августовский день, шум судового дизеля и мелкие брызги из-за борта – когда они со Светкой Токаревой вышли из кино. В «Горизонте», на Комсомольском, шел французский фильм «Ассоциация злоумышленников». Веселая киношка про компанию приятелей-парижан. Славный фильм, из тех, что посмотрел бы еще раз. Такой фильм посмотришь – и влюбляешься в героиню. А с героями хочется дружить и звать их «дружище Бобо», «старина Этьен» или «Ксавье, дурачина ты этакий». Хлопать по плечу при встрече, выпивать с ними по стаканчику пастиса или абсента, захаживать в их симпатичные холостяцкие квартиры с видом на крыши пятого аррондисмана. И чтобы музыка звучала такая же, как для них звучит – Джонни Холидей или Жильбер Беко. И чтобы поезда парижского метро шумели, как для них шумят. И банковскими автоматами пользоваться, как они, и «Голуаз» или «Житан» курить, как они курят.
Они со Светкой вышли из теплого зала в промозглый поздний вечер, под колючий дождик. Проехал пустой троллейбус, по ту сторону проспекта чернели окна Хамовнических казарм. Люди переговаривались, расходясь, вспоминали эпизоды и словечки персонажей: «классно», «нормальное кино, надо Тищенко сказать, чтоб сходил», «слышь, ни фига, да – как он сейф лебедкой выдернул?», «ниче у них квартиры». Дорохов остановился, закурил, его толкнули в плечо, вполголоса извинились, под ногами было скользко и грязно.
– Мишунь, ты не заснул? – позвала Светка.
Она подсунула руку под его локоть, они пошли к подземному переходу.
– Пол-одиннадцатого, – неопределенно сказала Светка. – Поехали ко мне, чайку попьем.
А на него накатила тоска. Там сейчас эти французские ребята пьют абсент, утром выйдут на чистую булыжную улицу с разноцветными вывесками, сядут в «Ситроены»…
– Мишунь, ты чего? – беспокойно спросила Светка. – У тебя щека дергается. Тебе плохо, что ли?
– Лучше ко мне, – сказал он. – Там и чайку попьем. Имею бутылку массандровского «Кокура».
– Ой! Чародей! Уболтал! – Светка всплеснула руками. – Своим позвоню только, дай двушку.
Они выпили «Кокур», потом кувыркались часов до трех. Два раза садились на диванчике покурить. Светка сидела по-турецки, в дороховской ковбойке. В бутылке из-под алжирского вина горела свечка. От «Кокура» в животе пекло, от вида Светкиных полноватых ног и ключиц в проеме расстегнутой ковбойки делалось горячо в голове. Дорохов кутался в плед, стесняясь волосатого живота и неспортивного торса.
Светка дотягивала сигарету, гасила, совала руку под плед, шептала: «Еще разок слабо?» Было не слабо.
Среди ночи она сказала: «Все, Мишунь, я обкончалась. Товарищ умер». И заснула. Он укрыл Светку пледом поверх одеяла, приоткрыл фрамугу, вытряхнул пепельницу в окно и опять закурил, стараясь выдувать дым в окно. Из головы не шел фильмец этот забавный. Опять навалилась тоска, тускло стало, скучно, безнадежно. Он сидел на холодном подоконнике, глубоко затягивался, смотрел на безлюдную ночную Полянку, как тогда смотрел на северную реку.
* * *
«Полковнику Марку Светонию
капитана Севелы Малука
Доклад
По ордерам произведены аресты нижеследующих:
Иосиф Ром из Ямнии, вероучитель.
Беньямин Арафа из Газы, вероучитель.
Джусем Пинхор, житель Ерошолойма, гончар, мастерская и дом в вартале Иаким.
Менахем Амуни из Магдалы, вероучитель.
Ром и Арафа арестованы на постоялом дворе, что у моста через Ксист. Амуни и Пинхор арестованы в доме Пинхора.
При вероучителе Арафа была его жена Рахель. «Та» Рахель вступила в перебранку со стражником Аристархом Силлаем, напала на него, вследствие чего стражник принужден был защищаться и нанес женщине побои.
Утром в дом Пинхора вернулся из поездки слуга Руфим Шик. Арестован приставом, поскольку от квартального кохена известно, что Шик к Джусему Пинхору приближен.
Аресты произведены месяца гарпея четырнадцатого дня, в вечернее время. Нарушения общественного спокойствия не было. Арестованные препровождены в крепость Антония, переданы коменданту, о чем сделана запись в арестантский реестр…»
* * *
В соседней комнате зазвонил телефон.
– Мишунь, тебя! – крикнула Машка.
Он отложил гилсоновский «пипетман», аккуратно отодвинул штатив и подошел к телефону.
– Да, але.
– Привет, брат-храбрец.
– Привет, Сеня, – обрадовался он. – Старый, я с самого приезда к тебе собираюсь. Лободу уже видел, Берга, тебя только не видел.
– Так, может, приедешь вечером?
– Приеду. Обязательно!
– Жду тебя к восьми, – сказал Сенька. – У меня поужинаем.
– Ладно. Я тогда еще в «Прагу» заскочу, в кулинарию. Шпикачки куплю или зразы, пожарим с картошкой.
– У меня к тебе разговор будет. Довольно важный.
– Заинтриговал. Случилось что?
– Тут такая штука, старик, – медленно сказал Сенька и посопел в трубку. – Я все дочитал. А ты вообще думал о публикации?
Дорохов криво усмехнулся, присел на край стола и прижал трубку к плечу щекой. Стал вынимать сигареты из заднего кармана, никак не мог докопаться до них, мешал синий лабораторный халат.
– Да как тебе сказать, – невнятно ответил он, прикуривая. – Мечтать не вредно. А практически – нет, не думал. Не представляю я это практически.
– Ну вот, а я, кажется, представляю, – сказал Сенька.
– В смысле? Ты что, показал это кому-то?
Он подумал, что Сенька мог рассказать про книгу отцу, а тот – кому-то из знакомых. А знакомые у дяди Пети были всякие, и члены Президиума Академии наук. А может, из Главлита кто-нибудь или из ТАСС?
– Нет, ну как можно! Я бы у тебя разрешения спросил! – укоризненно сказал Сенька. – Никому я не показывал, сам только позавчера дочитал.
– Ну и как?
Дорохов сел на краю стола удобнее и стряхнул пепел в чашку Петри.
– Это отдельный разговор. Я практическую сторону дела хочу с тобой обсудить.
– Ну ладно, – сказал Дорохов. – К восьми буду, жди.
В половине шестого Дорохова позвал экселенц, усадил напротив, ткнул пальцем в статью Иремашвили и страдальчески закатил глаза.
– Кошмар, – убито сказал экселенц. – Сил никаких нет. Видэлэние, панимаешь, високомолэкулярных фракций. Слушай, я уже не могу это переделывать. Хороший она человек, кто спорит. Но я говорю ей, а все как в стену. Посиди часок, поправь. Прошу тебя.
Дорохов послушно кивнул и ушел править. Когда взглянул на часы, было четверть восьмого. Он быстро собрался, выключил свет и ушел.
– Здорово, Миха, – сказал Сенька, пропуская Дорохова в прихожую.
Они пожали друг другу руки, Дорохов снял куртку и с удовольствием вдохнул воздух старой квартиры. Пахло книгами. Пахло деревом, мастикой, табаком. Где-нибудь, на Лиговке или Сенной – там тоже ароматы. Но там иной воздух. Привкус дыма и прачечной, промозглый холодок с Маркизовой Лужи и волнующая близость Запада. А здесь совсем другие запахи, московские.
