– Никодим меня вывез, – сказал Севела. – Спас меня тогда. Я Никодиму жизнью обязан. Что же ты его без меня послал в Вифанию?
– Никодим нынче нужен в Вифании. А ты нужен в Ерошолойме. Говори с гончаром, узнавай о галилеянах.
– Шомон человек страшный. Опаснее его нет никого в Самарии, мой майор, – хмуро сказал Севела. – И отряд у него – один к одному. Выученные, битые. Тебе, верно, донесли о Шомоне?
– Донесли подробно, – Нируц опустил веки. – Они поселятся в трех домах, намереваются прожить в Вифании неделю.
Шомон Брак был правой рукой неуловимого Элеазара Бар-Галеви. Элеазар поручал Шомону самые опасные дела. Севела хорошо помнил Шомона, много дней прожил рядом с ним в лагере Элеазара. Коротконогий, кривошеий весельчак. Опасный как змея, храбрый и сметливый. Самые скорые и удачные нападения на посты романцев возглавлял Шомон Брак. За его голову была назначена такая же награда, как и за голову Элеазара: двести мер хлеба, двадцать тысяч сестерциев и пожизненное освобождение от романского налога. Только ни один джбрим не осмелился бы донести на Шомона Брака.
– Никодим будет арестовывать людей Шомона? – спросил Севела. – Но на такое не хватит и когорты! Придется оцепить несколько кварталов, оцепить не на один день…
– Не будет он их арестовывать, – Нируц сел на стул. – Гирш, а пойди-ка в канцелярию. Найди запись о Стефане бен Самуиле из Нацерета. Проповедник Стефан бен Самуил, что дискутировал с либертинцами и киренцами. Стражники повязали его, он сегодня предстанет перед синедриональной комиссией.
Гирш вышел.
– Не хочешь говорить при Гирше? – спросил Севела.
– Он доносит обо мне Светонию. Но думается мне, что наш виртуозный писарь доносит обо мне и Бурру.
– Никодим уехал злой как пес. Собрал ножи, секиру взял.
– Молюсь, чтоб уцелел Никодим.
– Не арест? – тихо спросил Севела. – Вспашка, да?
– Арест… – невесело усмехнулся Нируц. – У Шомона тридцать человек, их не повязать. Будут биться, уйдут кварталами. А оцепить невозможно. Какое там может быть оцепление, в Вифании? Я там бывал. Муравейник, а не город, из всякого квартала есть десяток проходов.
– Дома, где они остановились, известны?
– Да. Это известно. За это хорошо заплачено. Они в трех домах. Их вырежут на рассвете.
«Вспашка, – подумал Севела. – А меня рядом не будет. Нируц поручил Никодиму вспашку, а Никодим даже не простился со мной… Удачи тебе, Никодим, друг мой надежный».
То, что в Ерошолоймской резидентуре звалось «вспашкой», было мерой самой решительной. Вспашка делалась, когда зелоты, зашедши в город, поселялись в таких кварталах, которые трудно окружить и отделить мирного джбрим от зелота. На рассвете отряд Службы врывался в квартал и резал всех подряд. Убивали всех, кто жил в указанных домах, – страшное, безжалостное дело… Рубили, прикалывали всех, кто дышит, шевелится, кто вскинулся спросонья, забормотал, протянул руку. Без пощады, без сомнения. Севеле довелось видеть только одно такое дело, и то издали – он командовал оцеплением.
– Тум! – встревоженно сказал Севела. – Послушай, Тум! Полгода не делалось вспашек. Я бывал в Вифании. Там дома стоят густо. Много людей погибнет. А есть ли нужда в этой вспашке?
– Есть, – ответил майор.
– Люди Элеазара и прежде заходили в Вифанию, и в Вифлеем, и в Иродион заходили. И более многочисленными отрядами они заходили туда. Почему ты именно теперь отправил Никодима на вспашку?
– Говорю тебе – есть причина. Я хочу, чтобы в ближайшие месяцы Секст Бурр не писал своему патрону Лонгину тревожных писем. Я хочу, чтобы Лонгин знал, что в Провинции все идет, как шло. Чтобы ни одна малость не привлекла внимания Кассия Лонгина.
– Двадцать человек под началом Шомона… Тяжело будет Никодиму.
– И я думаю о том же, – мрачно сказал Нируц. – Но раз уж они туда забрели, то пусть получат полной мерой. Шомону давно пора выпустить требуху.
– Думаешь, одолеет их Никодим?
– Или одолеет, или сам там ляжет, – без сомнения ответил Нируц. И добавил злорадно: – Ох, как он будет их кромсать!
Когда в родном городе Никодима стало известно, что он поступил в Службу, зелоты убили старшего брата Никодима. Забили во дворе его дома, на глазах у жены и троих детей, шестоперами и дубинками. Перебили ноги и руки, размозжили лицо, искрошили зубы. Добили ударом ножа в горло, выкололи глаза, вспороли живот и натолкали туда навоза.
Севела облизнул губы и представил, как Никодим, получив от Нируца страстно желаемый приказ на вспашку, ведет по улочкам Вифании отряд легионариев. Как он, яростно ощерясь, оборачивается на неловкое бряканье ножен о набедренник, на любой неосторожный звук в сонной тишине улочки. Севела представил, как отряд Никодима быстро крадется по Вифании, как легионарии обнажают мечи и неслышно подходят к воротам и калиткам. Прохладное утро, окраинная улочка, сонное квохтание в курятниках… Осторожные шаги с пятки на носок, побелевшие костяшки кулаков на рукоятях мечей. Прищуренные глаза легионариев, бисеринки пота на висках. Севела представил сморенных к рассвету постовых за глинобитными стенами, раскатисто храпящих молодцов в душных, тесных домишках.
«Он или переубивает всех молодцов Шомона, или сам ляжет. Но он не ляжет там, мой надежный друг Никодим. Он своего дождался. Тум дал ему приказ на вспашку. Кровавое дело совершится нынче в Вифании…»
– Что за Стефан из Нацерета? Ты послал Гирша за сводкой, где указан Стефан из Нацерета.
– Мы с тобой сейчас отправимся в синедриональную комисию, – сказал Нируц. – Каиаху будет недоволен, если я не явлюсь. А ты иди со мной.
– Зачем мне туда?
– Хочу, чтобы ты послушал синедриональных кохенов. Ты ведь думаешь, что твой майор жесток? Ведь так?
Севела пожал плечами.
– Сегодня в Синедрионе будут судить проповедника из Нацерета, – сказал Нируц. – Полюбуйся на синедриональных.
Вернулся Гирш, протянул Нируцу два листа.
– Вот, майор, – сказал Гирш. – Тут об этом Стефане.
– Хорошо… Благодарю, Гирш. Займись своей работой.
Гирш встал к конторке у окна.
– Так что же? – сказал Нируц, разглядывая первый лист. – Стефан бен Самуил Ицхор. Двадцать шесть лет ему. Сирота, восемь лет жил в поселении эссеев. Год назад вызвался на вероучительство, с той поры странствует.
– Странствует? – Севела поднял глаза. – Он не из галилеян ли?
– Нет, он кумранит. В прошлом месяце этот Стефан пришел в Ерошолойм и говорил проповеди в Нижнем городе. Вчера его арестовали по доносу братьев-либертинцев: Стефан-де говорил хулу против Моше и Предвечного… – Нируц встал. – Ну пойдем. Послушаешь синедриональных.
Они шли вдоль Первой Стены. Здесь лежала широкая полоса тени, у подножья густо разросся плющ. Под подошвами скрипели песчинки.
