– Именно так! – загорячился Дорохов. – Я там увлекся, конечно, в некоторых местах. Секс, еда, оружие…
– Сексуальные сцены у вас, как бы это сказать… Излишне прямолинейны и не несут подтекста… Мы с отцом Николаем однажды гуляли по Курсовому, по Дмитриевского, дошли до Зачатьевского монастыря. Дело осенью было, листья облетали. Красиво, тихо. Бурмистров говорлив, ему только дай достойную тему… И мы с ним заговорили об апостоле Павле. Николай Евгеньевич сказал, что фигуры значительнее, чем Павел, в христианстве нет. И во всей истории человечества таких личностей наберется десятка два, не более. Павел ведь за двадцать лет создал огромную церковную организацию. Но помимо собственно церкви, он создал христианское богословие. Он был практик, администратор. Но он был и великий теоретик. Он разграничил иудейское мессианство и веру в Спасителя. По Павлу-то Христос пришел спасти не только евреев – но все человечество! Николай Евгеньевич тогда сказал мне, что эти две фигуры – Савл и Павел – они несопоставимы по масштабу. Кроме того, что Савл преследовал христиан, евангелисты ничего о нем не сообщают. Ничего выдающегося, ничего значительного. А тот человек, в которого якобы превратился Савл – он велик. Гениальный моралист, преобразователь мира… На это несоответствие и указывал Бурмистров. Нечто похожее угадывается и в вашем тексте. Но вы поступили просто. Уничтожили своего героя и тем самым предотвратили его трансформацию в апостола Павла.
– Я не думал о том, чтобы разделять Савла и Павла, – сказал Дорохов. – Я больше думал о другом.
– Хотели реабилитировать служаку? У вас ведь получается, что Савл не повинен в смерти святого Стефана, верно?
– Это частность… Я попытался описать живого человека. Чтобы можно было сравнить: вот так оно, скорее всего, было на самом деле, а вот так – с несостыковочками, с закруглениями и упрощениями – в Евангелиях. Ведь Библия это основа основ, так? Если лжет Библия… Хорошо, пусть не лжет. Умалчивает. Недоговаривает…
– Ну хорошо, – несколько поспешно сказала Курганова и пригубила из чашки (кажется, она немного устала). – Вроде бы, все мы с вами обсудили. Звоните Лене, телефон ее я вам сейчас дам… Вам, Миша надо образовываться! И историю надо изучать более глубоко. И историю христианства. Не было бы ни вашего любимого Трифонова, ни вашего любимого Гоголя, кабы не евангелисты.
– Да я бы рад изучать, – сказал Дорохов. – Так работа же… И вообще – бытие…
* * *
– …не пришли вчера? – спросил Пинхор. – Я вас ждал.
– Служба, – коротко ответил Севела. – Могу я войти в дом?
– Конечно, конечно, адон Малук…
Гончар посторонился.
– Есть у вас вода с лимоном, мастер? – спросил Севела.
Он прошел в кабинет. Ему уже было привычно проходить в маленький кабинет Пинхора, где по стенам, на полках теснились свитки.
– Вас ждет вода с лимоном, капитан, держу ее в леднике. Знаю, что вы любите воду с лимоном…
– Благодарю вас, – Севела огляделся. – Вы разбираете библиотеку?
Пачки листов и свитки были разложены по столу, по полкам и на полу.
– Я освободил заднюю комнату, хочу перенести туда мою коллекцию. Хочу, чтобы она хранилась там, где никто не бывает, – сказал Пинхор и переложил свиток из пергамента со стола на полку. – А «библиотека» – громко сказано. Небольшое собрание… В городе есть домашние библиотеки богаче.
«Но не у гончаров», – подумал Севела.
– Вы не пришли вчера… – сказал Пинхор, остановившись в дверях. – Это из-за казни проповедника, да?
– Вы уже знаете?
– Весь Ерошолойм уже знает, – гончар вздохнул. – Вы там были?
– Пришлось. Служба.
– Это все безжалостный Иаков… Мне кажется, что для него любая комиссия – лишь возможность казнить человека. В нем страсть к убийству, в этом Иакове. В Синедрионе много жестоких кохенов, но Иаков хуже всех.
– Вы знакомы с ним?
Пинхор гадливо скривился.
– Я простой гончар, – сказал он. – Иаков – кохен первой череды. Как я могу быть знаком с ним? Но я о нем наслышан.
– Это галилеяне рассказывали вам о кохене Иакове?
– О нем говорят в кварталах. И галилеянам он известен. Если бы хоть малая толика его жестокости была направлена на зелотов…
– О чем вы?
– Я слышал об Иакове от рав Амуни.
– Что говорил Амуни?
– Он крайне дурно отозвался об Иакове.
– У Амуни вражда с ним?
– Нет, не это… Амуни в молодости знался с Иаковом. У них был один наставник. Потом их пути разошлись. Иаков возвысился при первосвященнике, а рав Амуни примкнул к галилеянам.
– Что он говорил об Иакове?
– Амуни назвал его кровожадной гадиной. Амуни ко многим человеческим слабостям относится снисходительно. Но когда речь идет о вопиющем пороке или явном бесчестии, рав Амуни тверд и непримирим.
– Этот синедриональный – выродок, спору нет… Что еще говорил Амуни?
– Говорил, что жестокого Иакова странствующие братья видели там, где первочередному кохену делать нечего. Этого негодяя видели в Итурее. В таком месте, где без дозволения зелотов человек не проживет и дня. А Иакова в тех местах сопровождали и оберегали.
– Не досужая ли это болтовня? – пренебрежительно сказал Севела.
– Рав Амуни к досужей болтовне не склонен. Раз он говорит такое, значит это правда… Проповедника забили?
– Да, – сказал Севела, помрачнев. – Забили. Возле Дамасских ворот.
Он прикрыл глаза, и перед ним встала вчерашняя толпа.
Когда Стефана вывели на обрыв, над толпой повисла тишина. Стражники подтащили человека к тому месту, где холм был словно разрезан надвое, а одна из половин растаяла, пропала без следа. Тридцать локтей высоты было в том обрыве. Стефан не упирался. Лицо его посерело, проповедник закрыл глаза и часто сглатывал. Стражники откачнули его назад и бросили. Толпа ахнула. Человек перевернулся, мелькнули заголившиеся ноги. Проповедник упал спиной на валуны, и раздался громкий хруст. Между глыб торчала белая нога, а там, где видны были светлые волосы, растеклась алая лужа. Нога дернулась и замерла. Иаков гортанно выкрикнул. Из толпы стали выходить люди. Деловито раздвигая остальных, они пошли туда, где торчала нога. Один – рябой, в желтом кефи – натужась, поднял камень. И опять хрустнуло. А толпа мерзко застонала, и сочувствия в том стоне не было – один только грязный интерес. Еще четыре-пять фигур сгрудились там, куда упал человек, руки замелькали, опускались камни, слышался стук с хлюпанием. А потом все кончилось. Голой ноги больше видно не было, и алой лужи видно не было. Громоздилась гора камней, и люди стали расходиться.
Неслышно появился Руфим и поставил перед Севелой стакан с лимонной водой.
«Гадина, жестокая тварь этот Иаков, – подумал Севела. – Он ведь потворствует зелотам, двуличный негодяй…»
