– Ну, диктуй. – Тёма записал телефон.
– Никон вот тоже – "Отправим его в Штутгарт…" Он, Никон, мол, денег даст.
Год тому назад на конгрессе во Франкфурте Никон подружился с роскошным онкологом из Штутгарта.
– Денег он даст… Откуда у него деньги? – вяло сказал Тёма. – И потом, что там такого есть, чего здесь нет? Что здесь Вадя умрет, что в Штутгарте. Уж лучше здесь.
– Что ты панихиду устроил, мать твою?! – разозлился Берг. – Умрет… Сразу – умрет! Может, поживет еще!
– Слушай, Сань, – осторожно сказал Тёма, – Никон, конечно, землю рыть будет, Вадю будут обследовать… Лечить будут. Как они говорят – "умереть не дадим – залечим насмерть"… Но знаешь что я думаю – пусть он в горы едет. Ты не смейся…
– А я и не смеюсь, – сказал Берг.
– Пусть он едет в горы. Пусть он едет в ваши сраные горы. Самое ему там место сейчас. Ты не смейся, Берг… Я только не знаю, как ему сказать…
– Я знаю, как сказать, – терпеливо ответил Берг. – Я скажу.
– И я не знаю, что теперь делать… – Вадя покачал головой, в глазах у него плавала смертная тоска. – Ой, ну погано… Ну страшно… И как поступить – не знаю. Я же не раскис… Ты не думай… Но поступить-то как правильно? Надо, наверное, в больницу лечь… К Валерию Валентиновичу надо лечь. Он звал. Но, знаешь, Саш, мне кажется, что это мимо денег. Я же вижу по Никону.
– Никон не по этим болезням, – глухо сказал Берг.
– Какая разница… Ему же объяснили…
Берг встал, снял с плитки чайник и подлил в Вадину кружку. Вадя осторожно разворачивал пакетик из фольги.
– Тебе забить? – спросил он.
– Забей, – сказал Берг. – Не таскай с собой. Милиционеры тряхнут – вони не оберешься.
– Да, – с чувством сказал Вадя. – Милиционеры – это серьезно. Это проблема.
– Ты как себя чувствуешь?
– Ничего… Чувствую… Сань, я деятельный, ты знаешь. Я не ботва. А сейчас что делать? – Он посмотрел на Берга, как смотрят больные собаки. – Не хочу в больницу. Не верю, Сань.
"И я не верю, – подумал Берг. – И Никон".
– Страшно так, аж знобит… – Вадя помял сигарету, взял у Берга чашку с чаем и скривился. – Надо, наверное, маме сказать.
Вадя уже несколько дней все знал. То ли подслушал, то ли понял сам. Родителям (он жил вместе с ними во Фрязино) он ничего не говорил. Родители у него были простые. Отец – токарь, мама – кассир на автовокзале. Вадя их берег.
А Гарик Браверман приезжал к Никону накануне.
Никон к тому времени вернулся из операционной и сосредоточенно выговаривал ординатору. Тот переминался с ноги на ногу, за версту было видно, что ни черта он Никона не боится.
– Отливай, откапывай… Полтора литра. Лучше два, – нудил Никон. – И кортикостероиды… Понял? Иди.
– Никон, – Гарик тронул Никона за локоть.
– Да? – Никоненко обернулся.
– Привет. Пойдем к тебе.
– Что ты вперся в ботинках?! – зашипел Никон. – Что вы ходите все сюда, как в кабак?!
Но уже подошла постовая сестра, подала Гарику бахилы.
Бравик заведовал этим отделением до Никона, потом ушел в Институт урологии.
Конечно, Бравика помнили и чтили. И, кажется, немного тосковали по твердой руке.
– Не ори, – строго сказал Бравик. – Пойдем к тебе.
Никон махнул рукой и пошел в свой кабинет. Бравик семенил за ним.
– Ну чего, чего ты приехал? – зло заговорил Никон, прикрыв за Бравиком дверь. – Разговоры разговаривать приехал? Тёма звонит, Берг звонит. Все звонят. Папа Никон, блин, должен со всеми разговаривать…
– Не ори, – повторил Бравик брюзгливо и положил бахилы на стол.
Он сел в кресло, скрестил толстенькие ноги и поскреб лысину.
– Ты же сам звонил, – спокойно сказал он.
Тут Никон вспомнил, как вчера, после того как Лера прочитал ему по телефону все протоколы, он в половине первого пьяно канючил в телефонную трубку: "Бравик, блядь, ну посоветуйся с Шехбергом… с Мартовым… Ну пусть его еще раз прокрутят, пусть его Новиков к себе возьмет, я же слышал, какая у него выживаемость… Бравик, ну грош всем нам цена…" Никону стало стыдно.
– Извини, – сказал он.
– Брось, – сказал Бравик. – Только не ори.
– Чего ты приехал?
– Это проигранная ситуация, – ровно сказал Бравик. – Я к тебе не просто как доктор к доктору… Не надо Вадика лечить. Ничего не надо. Оставьте его в покое, понимаешь?
– Это на тебя не похоже – оставлять в покое, – сказал Никон, исподлобья посмотрев на Бравика.
– Оставьте его в покое, – твердо сказал Бравик. – Это тот самый случай.
Никон оскалился, буркнул: "Эх!" – сел в кресло и закурил.
– Ты поверь мне, – просяще сказал Бравик. Он сейчас был совсем не похож на всем привычного, ядовитого, резкого в суждениях Бравика. – Я тебе как другу говорю, не нужно ничего. Вы все потом будете казниться… Его Вайнберг смотрел, его Мартов смотрел. Хочешь, чтобы к нему отнеслись формально? Чтобы его замучили химиотерапией? Не надо с ним… упражняться. Когда припрет, мы обеспечим все. И обезболивание… и все.
– Хорошо, – тускло сказал Никон.
– И не ори на меня при сестрах, – сказал Бравик.
– Сашка, я же в Бога-то не верю… Рад бы, да не верю. Знаю, что потом ничего нет…
– Выпить хочешь?
– Может, чуть-чуть…
Берг достал из тумбочки бутылку коньяка "Васпуракан", свинтил пробку и плеснул в Вадину чашку, прямо в чай. Вадя так любил. Потом Берг еще немного посидел молча с бутылкой в руке, посмотрел на нее недоуменно и из горлышка сделал несколько больших глотков.
– Вадик… Чего я тебе скажу… – Он придвинул стул. – Вот как надо поступить…
Ты голову не ломай. Ты не умрешь, я клянусь, не умрешь. Ты катайся.
Вадик безразлично смотрел на Берга.
– Катайся, – повторил Берг. – Катайся, Вадя, дорогой. Что умеешь, что любишь – то и делай. И поезжай, пожалуйста, – в Терскол, в Цею, в Валь-д'Изер, к черту на рога… И катайся.
Вадя уже выпил свой чай с коньяком и растерянно слушал.
– Я тоже неверующий, Вадя… Что там потом, что там, где… Но что я точно знаю, на "Мире" теперь снега немерено… Да ты сам вспомни: внизу – выкат, справа – Донгуз-Орун, Когутай… Шхельду видно, Ушбу… Мы же горные люди. Ты горный человек… Быть того не может, чтобы наш человек в горах вымер. Ванька вот тоже рассказывал мне про одну даму… Колчинская, профессор из Киева. Он у нее защищался. Она самая главная по гипоксии… Знаешь, что такое гипоксия? Это когда на Гара-Баши клипсы застегнешь, разогнешься – голова кружится… Короче, кислорода не хватает. Эта гипоксия, короче, чудеса творит. Да много там чего в горах… Ты знай катайся.
