– Семен Петрович, – позвал доктор.
Сенька пошевелил губами, как будто фыркнул.
Доктор прошел к двери и поманил за собой Сергеева.
– На ночь останетесь? – спросил он в коридоре.
Сергеев кивнул.
– Уходит…
– Я вижу, – кивнул Сергеев.
Доктор был молодой, лохматый, видно было – хороший парень.
– Я в ординаторской, – сказал доктор и ушел.
Сергеев зашел в палату и сел в кресло. Сенька дышал с постаныванием.
Сергеев посмотрел на часы – была четверть первого.
Он вынул из портфеля металлическую фляжку и глотнул коньяка. Подержал фляжку в руке, глотнул еще раз. Опять вышел на балкон и закурил.
"Вот эти ночные бденья… Они самые тяжелые. Днем – покормить, помыть, утку подать, разговоры с докторами, анализы-фигализы… Хоть какое-то копошение.
Ночью остается только сидеть".
Он облокотился о перила, затянулся, щелчком отбросил окурок, проследил взглядом, как красный огонек улетел вниз по дуге, и опять вернулся в палату.
Он немного почитал "Мартовские иды", умостился в кресле, приладил голову на короткую спинку и, наверное, все-таки задремал. Потому что, когда он открыл глаза, этот тип уже стоял перед ним, а как открылась дверь, Сергеев не услышал.
Сергеев открыл глаза. Перед ним, между креслом и Сенькиной кроватью, стоял кряжистый мужчина лет сорока пяти или пятидесяти, в топорщащемся накрахмаленном халате для посетителей – без пуговиц на манжетах, коротком, с расплывшейся застиранной надписью "2-я терапия" на нагрудном кармане.
– Простите… Вы что хотели?.. – Сергеев потер ладонями лицо.
Мужчина склонил голову к плечу, посмотрел на Сергеева, потом обернулся к Сеньке, шагнул к кровати, взял Сенькино запястье.
– М-да… – тихо сказал он.
– Вы, простите, реаниматолог? Добрый вечер. – Сергеев прокашлялся и, опершись о подлокотники, сел прямо.
– Нет, я не реаниматолог.
– А… кто?
– М-да… Плохо дело. – Мужчина бережно положил Сенькину руку поверх одеяла.
– Вы к Семену Петровичу? – хрипло спросил Сергеев и опять прокашлялся.
– Да, – сказал тип. – Конечно.
– Слушайте, может быть, вы палату перепутали? – Сергеев встал.
Гость стоял напротив и глядел на Сергеева. Гость глядел сочувственно. Этот странный человек так глядел, как будто ему положено было прийти нынче ночью в эту палату, разбудить Сергеева, как будто они договорились заранее, что он придет.
– Нет, не перепутал, – сказал гость и покачал головой.
– Это двадцать шестая.
– Я знаю, – спокойно сказал гость. – Там, на двери, номер.
– Ничего не понимаю, – неуверенно сказал Сергеев. – Вы – доктор?
– Геннадий Валерьевич, вы знаете что… Вы садитесь. Я вам представлюсь. Но вы все же садитесь. Это всякий раз такая история – всегда спрашивают: "вы кто?",
"вы зачем?" Сейчас все расскажу. Садитесь.
"Псих какой-то", – подумал Сергеев.
– Не волнуйтесь, пожалуйста, садитесь. Мочевина у него за сорок. Вы знаете, конечно, да?
Сергеев еще раз крепко потер лицо и сел в кресло.
Гость взял за спинку стул, поставил напротив кресла и тоже сел.
Сергеев посмотрел на гостя. В облике гостя было что-то странное, что-то неуловимо узнаваемое.
– Я не узнаваем, Геннадий Валерьевич, – сказал гость. – Я… э-э… Симпатичен скорее…
– Что значит – "симпатичен"? Кому "симпатичен"? – обалдело спросил Сергеев.
У Сергеева голова шла кругом.
"Что за черт? Кто это такой? Что он тут делает? Час ночи уже. Какие, на хер, загадки? При чем тут "симпатичен", "узнаваем"? Что за еб твою мать, он что – мысли, что ли, угадывает?" – Спокойно, спокойно, доктор, – негромко сказал гость.
– Погодите… Я не доктор. Давно уже не доктор. Я писатель, прозаик. Да не важно это… Вы можете толком объяснить, что происходит?
– Ах, ну да… Вы прозаик. Извините, запамятовал. Я ничего вам не смогу объяснить, если вы будете нервничать.
– Хорошо, я не буду нервничать. Но и вы поймите – ночь… Обход уже был… Вы какие-то странные вещи говорите, мысли угадываете. Вы кто?
Гость устало вздохнул.
И Сергеев внезапно понял гостя и посочувствовал ему – действительно, как это трудно всякий раз объяснять, кто ты, зачем ты, почему ты… И всегда все нервничают, и жаль их… А все ведь так просто – гость здесь, и это данность. И незачем нервничать. Сергеев почему-то все понял и успокоился.
– Извините, это такой мой прием, – виновато сказал гость. – Почувствовали, да? Я – данность. Это у меня такой прием. Все равно сразу объяснить невозможно. Да и времени всегда мало.
– Бред какой-то, – неуверенно сказал Сергеев.
Он еще раз внимательно вгляделся в полночного визитера.
Напротив него на стуле сидел крепкий мужик. Лицо рыхловатое, но такое значительное, без бабистости, уверенное. Маленькие карие, глубоко посаженные глаза, кустистые брови, короткие седые волосы, большие залысины. На мужике был великоватый халат. Сергеев – а он был наблюдателен – отметил, что две минуты назад халат был короткий, тесный в плечах. А сейчас халат уже был свободный, пообмявшийся, привычный гостю, докторский. С пятнами от диоксидина и ручкой "Паркер" в нагрудном кармане. И под халатом виднелось операционное белье,
"зеленка", а две минуты назад это была голубая сорочка с галстуком.
"Ну бред же!" – подумал Сергеев.
– Нет, не бред, – сказал гость. – Геннадий Валерьевич, я никакая не нечистая сила. Это вы в книжках начитались. Почему-то очень у нас любят про нечистую силу. И Михал Афанасьич любил, и Орлов. Все, сию секунду малопонятное, непременно надо загнать в категорию нечистой силы. А ведь вроде неглупые люди…
Так вот, я не нечистая сила, я, как бы это сказать, обстоятельство. Да!
Обстоятельство! Такая категория вам понятна – обстоятельство?
– Мне всякая категория понятна, если я немножечко выпью, – ошалело сказал Сергеев.
– О! Правильно! Нет, нет, вы в боковой карман положили… Ага, вот здесь…
Сергеев порылся в портфеле, вынул фляжку, открутил крышку и глотнул.
В животе стало горячо, а в голове – яснее.
– Слушайте, давайте выйдем на балкон, – предложил гость. – Там свежо. Вы сразу в себя придете. А?
Сергеев нашел ногами тапочки, встал и предупредительно пропустил гостя. Тот открыл дверь и вышел на балкон, а Сергеев – вслед за ним.
– Так что вы говорили про обстоятельства? – спросил Сергеев на балконе.
