Может быть, когда-то… В прежние времена… А теперь это все больше игра, спектакль, имитация традиции.
Бравик пожал плечами, но подумал, что и сам так считает. Почти так.
– А сами представляли себя когда-нибудь Учителем?
– Нет… Учитель… Не знаю. Я – шеф. Я ведь догадываюсь, о чем вы думаете.
– Ну, это несложно, – вздохнул Бравик. – Мы с вами хорошо понимаем друг друга.
Но вот вы вышвырнули парнишку из обоймы, лишили его возможности простажироваться в американской клинике, лишили этой возможности деревенского парня, который хорошо учился, который с третьего курса посещал кружок, который подошел вам для аспирантуры. А требования у вас, я полагаю, высокие. Парня, из которого прямо прет способный доктор… Так вот, вы лишили его шанса. Сами знаете, как часто выпадает такой шанс. Почти никогда не выпадает. Почему? Ваши рассуждения о дисциплине, вы простите, – они не убедительны. Ну, затянул на пару недель…
Чернов погасил в рюмке сигарету, на секунду зажмурился, потер большим и указательным пальцами переносицу.
– Не хочу спорить. Я определенным образом воспитан. У меня свои установки. Вам это не покажется интересным.
– Почему нет? Хотите договорить? Вы забудьте о том, что я здесь… в официальном качестве.
– Об этом я все-таки с вашего позволения забывать не буду, – корректно сказал Чернов и улыбнулся.
– Забудьте, ей-богу. Конференция подготовлена и проведена вами превосходно.
Клиника ваша… – иным московским клиникам надо взять пример. Давайте обменяемся концепциями воспитания юношества.
Бравик, правда, умолчал о неофициальном поручении Назарова.
– А может, нам и не о чем спорить, – сказал Чернов. – Я вообще подозреваю, что у нас с вами установки одни и те же.
"Интересно…" – подумал Бравик.
– Тищенко я, как это вы говорите, лишил шанса еще потому, что в его возрасте надо поменьше рассчитывать на шанс и побольше упираться. Корпеть, трудиться…
Настойчиво, с прицелом на несколько лет вперед.
– Нет, все-таки вы по-своему хотите быть Учителем, – сказал Бравик.
– Может быть, – кивнул Чернов. – Мне это напыщенное слово "Учитель" не нравится.
Но ведь я учу их оперировать, учу делать пункции, учу правильно писать статьи.
Почему мне не учить их всему остальному, что входит в профессию?
– Тут главное – не увлекаться, – заметил Бравик.
– Вот мы с вами – два немолодых и опытных человека… Я позволю себе некоторую патетику. Учить можно только жестко. С самых ранних лет вбивать педантизм и ответственность. Во всем. В мелочах, в крупном… Чтоб дневники они писали подробно и разборчиво, чтобы перевязки сестрам не доверяли… И если шеф велел в срок – то значит в срок!
– А как вы считаете, они любят вас? – спросил Бравик.
– Никогда меня это не занимало, – пренебрежительно ответил Чернов. – Я же не девица.
Бравик неожиданно подумал о своем друге Никоне. Вернее, о его шефе, Учителе Никона.
Боже, как Никон его ненавидел первые два года! Никон и в ранней молодости был добросовестным и знающим хирургом. Но и шалопаем он был изрядным. Никон нередко покидал попойку в четыре утра, а в восемь докладывал больного на операцию. Он был драчун, быстрый, умелый ("Бравик, блядь, у меня же удар охуительной силы!").
Он обрабатывал в операционной руки раствором и морщился, потому что спиртовой раствор ел ссадины на костяшках.
Никону звонили в ординаторскую дамы и барышни – часто и разные. Шеф преследовал Никона, как больная совесть, он сквозь зубы выговаривал ему на утренних конференциях и во весь голос – в операционной. Шеф жалил, жег, уязвлял и бичевал. Шеф был низкорослый, худой, угрюмый и не прощал Никону ничего.
Вовка Никоненко много лет спустя признавался Бравику, что никто в его жизни больше не смог вместить в два слова – "Владимир Астафьевич" – столько яда и презрения.
"Слушай, Дядя Петя заебал!.. – в отчаянии шипел Никон, когда приходил перекурить в отделение, где чуть помягче, но приблизительно так же лелеяли Бравика. – Глаза у меня мутные!.. Да какое ему дело, какие у меня глаза?!" Шеф Никона был хирург замечательный, виртуозный. Дотошный. Настоящий. Он был из тех заведующих, что живут в отделении. Школя и гоняя Никона в хвост и в гриву, шеф все чаще и чаще ставил его первым ассистентом. Потом он сам начал вставать к Никону первым ассистентом. К тому времени он уже не выговаривал Никону в операционной.
И Бравик никогда не смог бы забыть, как громила Никон влюбленно вспыхнул, когда его шибздик-деспот, "тиран и сумасброд" негромко бросил (Бравик сам слышал, рядом стоял) после общебольничной конференции: "Володенька, подавай на нефрэктомию и сам начинай". С тех пор прошло двадцать лет, Никон всегда держит на столе в своем кабинете застекленную фотографию – худое неулыбчивое лицо, врачебный колпак таблеткой. -…происходит выбраковка, это нормальный процесс…
Пока Бравик бродил в воспоминаниях, Чернов, оказывается, продолжал.
– Простите, вы сказали – выбраковка? – переспросил Бравик. – Но это ведь, кажется, о крупном рогатом скоте? Нет?
– Григорий Израилевич… – с расстановкой сказал Чернов и сделал небольшую паузу. – Не сочтите меня фамильярным. Ради бога. Но все же… Ведь и вы…
– Простите, что – я? – удивился Бравик.
– Вы известный человек. – Бравик даже не поморщился. – Вы сделали быструю и удачную карьеру, вы фигура, ваши работы у всех на слуху…
– Коллега, – попросил Бравик, – заканчивайте вступление.
– Пожалуйста, не раздражайтесь. Оцените хотя бы откровенность, с которой я, провинциальный завкафедрой, – а вот тут Бравик все же поморщился, – разговариваю с профессором Браверманом.
– Вы что – юродствуете, Алексей Юрьевич? – прищурился Бравик.
– И в мыслях не было, – кротко ответил Чернов. – Вы… как бы это сказать… раззадорили меня своим прекраснодушием. Так вот, я хотел сказать, что в нашем урологическом мире доктор Браверман известен не только профессиональными достижениями, но и крутым характером. И язвительностью, да! И резкостью, и сарказмом. Я ведь знаю… да кто этого не знает?.. Вы ведь только на людях такой… плюшевый.
Говоря все это, Чернов два раза наливал себе водки.
"Вот тебе и разговор начистоту, – подумал Бравик с некоторой досадой. – Наговорит сейчас черт знает чего. Потом сам будет жалеть. Чего он полез в эту философию? И чего это я за ним в нее полез?" Зато скуки – как не бывало.
– Вы вот трогательно участвуете в судьбе моего аспиранта. А самому-то вам не доводилось вышвыривать разгильдяев и неудачников? Вышвыривать из профессии?
– Разгильдяев – да, – откровенно ответил Бравик. – А что до неудачников… С ними вообще надо поосторожнее, с неудачниками. Попадаются, знаете ли, люди, которым просто не везет. Толковые, знаете ли, люди. Но не везет. Им надо переждать…
