– Хорошо, я все сделаю, – пообещал Вацек.
– Спасибо. Это будет открытая публикация. Тут оказалось, что у меня мало открытых публикаций. Меня очень выручил Гаривас. Весьма.
– Как он тебя выручил?
Впрочем, Вацек знал, как может выручить Гаривас.
– О! Иметь дело с Владимиром Петровичем Гаривасом – одно удовольствие! – Боря оживился. – Он сам взял три статьи и две присоветовал в "Монитор".
– И, наверное, так присоветовал, что там взяли без звука, да?
– Ну да, – Боря довольно кивнул. – Он не формалист, правда? Хороший человек, – убежденно сказал Боря.
– Тут его все обождались.
– Еще бы, – сказал Полетаев, – я слышал, что ты у него работаешь.
– Да, – сказал Вацек. – А я слышал, что он звал тебя.
– Это было давно, – спокойно сказал Полетаев. – Год назад. Потом я сам просился к нему, но он мне отказал.
– Почему?
– Сказал, что у меня пламени в душе нет. Он умеет очень элегантно отказывать. Он даже не просто отказал мне, а популярно объяснил, почему мне не стоит уходить к нему. Когда я попытался настоять, он сказал, что разговор окончен.
"Вот тебе и Гаривас, – подумал Вацек. – Разговор окончен. Это при том, что Борис ему – человек не посторонний".
– А теперь как ты с ним?
– Нормально. Он ведь мне уважительно отказал. Он сам по себе и желает, чтобы остальные были самими по себе.
Через полгода после того как Вацек вернулся из Канады, его друг Саша Берг женился. На свадьбе Берг рассказал Вацеку, что Машка, его жена, долго не могла определиться, как покончить с их холостым положением. Месяца за два до этого Машка с трудом выбралась из застарелого романа. Выбралась со скандалом и побоями. Берг был деликатен и неназойлив, а прежний – скандалил, угрожал и вообще всячески мотал сопли на кулак. Машка жила с Бергом, но замуж за него не шла. Вечерами долго говорила по телефону в ванной и выходила оттуда с красными глазами.
Берг созвал друзей, чтобы отпраздновать в "Ту степе" их с Машкой день рождения.
Дни рождения у них мистически совпадали – двадцать четвертое мая. Они уже собрались выходить, как позвонил Конрой и дурашливо сказал, что за ним заезжать не надо, он уже в "Ту степе", и, кстати, тут Машкин бывший, хотите – сам ему наваляю, хотите – вам оставлю. Черт его тянул за язык, мудака…
Машка подобралась, поскучнела и сказала: "Саш, давай куда-нибудь в другое место".
Берг взбесился, ничего не мог с собой поделать.
– Конрой там, Ванька с Гариком приедут туда! Тёма тоже! Какое нам дело до него?
Возьми себя в руки!
– Ну уступи, Саш, – просила Машка. – У меня день рождения.
– И у меня! – резонно отвечал Берг.
Гаривас сидел на кухне, курил и смотрел телевизор.
– Скажи ей, – попросил Берг, в сердцах хлопнув стопарь.
– Нет, – сказал Гаривас и отрицательно покачал головой. – Сам. Все сам.
– Я тебя прошу! – зашипел Берг. – Иди к ней! Поулыбайся, уболтай! Она тебя послушает!
– Нет, – сказал Гаривас. – Твоя женщина – ты и убалтывай.
– Ну и пошел в жопу! – в бешенстве сказал Берг.
Гаривас пожал плечами, аккуратно погасил сигарету и ушел.
Берг вдребезги разругался с Машкой, швырнул в стену духи, цветы и серебряный браслет, выпил три таблетки тазепама, стакан коньяка и уснул на кухне.
Утром, слава богу, Машка была дома.
– Прости, Саш, дурака сваляла…
Телефонные разговоры в ванной прекратились, спустя два месяца Машка вышла замуж за Берга. А Галка тогда же, на свадьбе, сказала Бергу:
– Сашок, поверь, мы очень ценим деликатность. Но еще больше мы ценим то, как в нужное время нас крепко берут за шкирку и отводят куда положено. Даже если со скандалом.
В комнате заиграла музыка. Танго. Танго!!! Пам-пам-пам-пам… У Галки было под сотню виниловых пластинок. Галкин отец многие годы был резидентом в Аргентине.
– Все вы – щенки! – объявляла Галка еще на институтских посиделках. – О вас газеты писали? А обо мне писали! Мне пять лет было, а обо мне писали газеты!
И она, смеясь, показывала всем вырезки из аргентинских газет: "Советский атташе по культуре Пасечников объявлен персона нон грата и в среду ночью покинул Буэнос-Айрес"*. На пожелтевшей газетной бумаге – фото. Мама несет спящую пятилетнюю Галку к трапу самолета. Спустя год Галкин отец Борис Борисович вновь был атташе по культуре и вновь резидентом – в Перу. А двойняшек Галка принесла в подоле, когда Папа Боря консультировал разведку Фиделя. В семье Пасечниковых культивировали "латино" – и кухню, и музыку. А вот Гариваса Папа Боря не терпел, хотя ко всему прочему был снисходителен – к гулянкам в просторной квартире на улице Куусинена, к диссидентскому пению, к терп-кому запаху шмали из комнат дочерей.
Младшая Галкина сестра Света вышла замуж за Федю Горчакова, Папибориного подчиненного и протеже, а во времена Галкиного студенчества была в свои пятнадцать-семнадцать конченой шалавой. Гаривас же как-то раз пылко сказал Папе Боре (Папа Боря снизошел до покровительственного разговора с юношеством):
– Специфика вашей профессиональной среды, Борис Борисович, еще в том, что подвизаются в ней, главным образом, обалдуи, циники и интриганы. И не надо, пожалуйста, красивых легенд про советские плащи и советские кинжалы.
Папиборины предтечи выкосили Гаривасу полсемьи, историю своей страны Гаривас знал, от гэбэшных сказок его натурально тошнило. Еще тогда, в студенчестве. А впоследствии Гаривас только укрепился в своем отношении к тайным службам. От чего, кстати, пострадала его дружба с Тёмой и Федей Горчаковым.
Вацек вошел в комнату – там стояли по стенам. Галка с Гариком танцевали. Вацек с удовольствием поглядел на Галку. Она танцевала. Она была интересна. Качнула бедрами – нет пяти лет из ее сорока двух. Быстрый поворот головы – еще минус пять. Короткий взгляд темных глаз, тряхнула челкой на третьем такте – вот та двадцатишестилетняя Галка… Крепкие тонкие лодыжки, круглые колени, гибкая спина… И сохнет во рту, и вспоминаешь, как она жарко дает, как сидит, голая, скрестив ноги и протягивает раскуренную сигарету…
– Вацек…
Вацек с нежностью и грустью смотрел на дружище Галку.
– Вацек, потанцуем?
Он обернулся.
Рядом с ним стояла Ленка Романова.
– Давай, Ленка, – сказал Вацек. – Потанцуем.
Он приобнял ее и повел. Куда ему было до Галки с Гариком. Но танго – он мог. Без излишеств, без чувственных прогибаний, без концентрированной страсти окраинных байресовских melonges. Но провести в полном согласии – мог.
– Теперь, Ленка, танго не танцуют, – сказал он в теплую Ленкину щеку.
