– Ясное дело, – сказал Гаривас. – На то и "Омега".
– Какой цвет?
– Беж, – торжественно ответил Гаривас.
– Цвет неброский, – одобрительно хохотнул Берг.
– Кстати, ты знаешь, кто поехал за моей машиной?
– Нет. Кто?
– Коныч.
– Надо же, – усмехнулся Берг. – Помню его. Он же был вундеркинд, да? Звезда курса.
Коныч, Гаривас, Бравик и Генка Сергеев учились в одной группе, в Первом Меде.
Гаривас теперь даже не вспоминал, что когда-то был господин доктор. На подначки друзей и вопросы интервьюировавших он отвечал цитатой: "Не знаю, что в моем лице приобрела литература, но медицина точно ничего не потеряла".
– Коныч – голова, – сказал Гаривас. – Знаешь, он единственный из всей компании, кто защитился в двадцать четыре. А докторскую – в тридцать два. Сильно?
– Сильно. А где он защищался?
– В Институте трансплантологии.
– А теперь гоняет машины? – спросил Берг.
– Ты не нагнетай. Ну, гоняет. Он же не героин продает.
– Бравик говорил, что он чистоплюй.
– Господи, ты-то что в этом понимаешь? Ну, говорил что-то Бравик. – Гаривас достал из кармана куртки пачку сигарет, тряхнул, вытянул сигарету зубами и вдавил прикуриватель. – Коныч защитился, стал работать в институте. Нормальный доцент. Вскоре стал бы вторым профессором.
– И что?
– Да, в общем, ничего. – Гаривас прикурил и пустил толстую струю дыма в ветровое стекло. – На кафедре все было отлажено. Человека только поднимали из приемника – он уже все знал. Что, почем. Все было четко. Правильно. Без постыдной, так сказать, суеты. И, заметь, сплошной кэш. Страховые полисы там никого не интересовали. Впрочем, можно было и с полисом. Кафедрой тогда ведал Пушкарев. У него была секретарша, мышка такая. Она всех обходила накануне операций и перед выпиской. Докторам оставалось, собственно, работать. Вроде бы порядок. Но, с другой стороны, – знаю я этот порядок. Как в кабаке – чаевые поровну. Опять же, все равны, но есть – которые равнее. Говно все это… Пушкарев приходил в операционную к раскрытому животу. Анестезистки вытирали салфетками его высокий профессорский лоб. Он делал все самое вкусное и интересное. Ассистенты ушивались. Это мы проходили… Все это говно…
– Короче, Коныч не вписался, – сказал Берг.
– Еще как не вписался. Он ведь считал, что кто даму обедает, тот ее и танцует.
Раз он принимает и ведет – он и оперирует. И все деньги ему. Тут он и вошел в конфликт с реальностью. Ему бы многое простили – понты, амбиции, склочность.
Четкого разграничения обязанностей не простили. Коныч как думал: ребята, вы – прагматики, я – прагматик. Чего нам, прагматикам, делить? Но так ведь черт знает до чего можно договориться. Так можно договориться до того, что Пушкарев – никакой не вождь. Нормальный рукастый оператор, но не вождь. И что у Пушкарева бывают, и нередко, свои обсеры. И что Коныч, если разобраться, ничем не хуже Пушкарева. Да просто лучше. Короче, Коныч нарушал равновесие. А потом еще был эксцесс. У них был скоропомощной день, привезли тяжелого больного. Не помню подробностей. Пушкарев сказал фразу, он скор на фразы: "Я трупы не оперирую". На беду рядом случился Коныч. Он завелся, настоял, устроил, блин, романтику хирургии. Удачно прооперировал…
– Ну, понятно, – брезгливо сказал Берг.
– Его начали есть, – сказал Гаривас. – Кушать. Его начали подставлять. То есть, его перестали прикрывать, что, в сущности, одно и то же. А иногда и хуже.
– И что дальше?
– С кафедры он ушел. Работал в сорок шестой больнице. Это было просто ни к чему.
Там никто ничего не умел. Коныч – умел. Умничал. Чрезбрюшинный тораколюмбальный доступ… Какие-то пластические чудеса по дежурству… Заведующий был алкоголик, оперировать лез все время. Убийца. Коныч ему по морде дал…
– Ну?
– Ага. Уволили по статье. Потом его Кучеревский пригласил. В андрохирургию. Он к Конычу хорошо относился, уважительно. Дал ему два операционных дня. Живи – не хочу. Но – амбиции… Кучеревского он тоже начал учить. Опять ушел.
– Но он не забухал? – тревожно спросил Берг.
– Нет, – твердо сказал Гаривас. – Это – нет. Кстати, стал много кататься.
Приезжал на мою гору каждый день. Выговаривался.
– На какую твою гору? – ревниво спросил Берг.
– Скоро увидишь. Он хорошо катается. Пива хочешь?
– С удовольствием, – ответил Берг.
Он потянулся к заднему сиденью и вытащил из сумки Гариваса банку пива.
– Ох, как оно хорошо! – сказал Берг, сделав несколько больших глотков.
– Отдыхай, – добродушно сказал Гаривас. – Мастер ведет машину. А ты – отдыхай. А вчера мы – по-взрослому… Пора, наверное, тормозиться с этим? Годы свое берут, нет?
– Тебе пора – ты и тормозись, – заносчиво сказал Берг.
– Я уснул в такси, – пожаловался Гаривас. – Ты не лечишься по утрам?
– Нет. А ты?
– Не лечусь. Нормально. Над моей печенью трудились многие поколения непьющих евреев.
– Ты скажи – куда мы едем?
– Куда надо едем… К Володе Немчинову на базу. Я вот о чем тебя попрошу – ты там поменьше расспрашивай. Особенно – сначала. Нет, серьезно. Я сам все объясню, Володя Немчинов объяснит. Все поймешь, когда надо будет.
– Да чего пойму-то? – улыбнулся Берг.
– Кстати, о Коныче. Он ведь бесплатно поехал за моей машиной. Ты не думай, что я старого товарища пошло нанял. Я ему очень настойчиво деньги предлагал. Но он взял только на дорогу, на бензин и на визы.
– А почему?
– Точно не знаю, но догадываюсь. Я привозил его к Немчинову в январе. Теперь он катается только здесь. И ты свою гору теперь забудешь и только здесь будешь кататься.
– Ты очень таинственный человек, Гаривас, – сказал Берг. – Но ты все-таки летай пониже. – Гаривас выехал на встречную и обогнал три машины подряд.
Через некоторое время они переехали по мосту через канал, свернули налево.
Поднимались и спускались по заснеженной дороге по холмам, проезжали лесочки, церковь, дачи. Гаривас повернул в последний раз, и машина по глубокой колее подкатила к длинному одноэтажному дому с красной жестяной крышей. Горок вокруг видно не было, и Берг подумал, что дом как раз на горе и стоит. И верно – вскоре он увидел метрах в пятидесяти от дома опору подъемника. Трос уходил вниз, барабан вращался. Гаривас осторожно пристроил машину между желтым четыреста двенадцатым "Москвичом" и старым коробчатым "Исудзу Трупер".
– Ну вот, приехали, – сказал Гаривас. – Посиди минутку, я сейчас.
Он вылез из машины, пошел к крыльцу, открыл дверь и пропал.
