“И моя обожаемая сучка поджала губы… Но глядела неравнодушно – как же: папа показал характер… Даже давала с душой две ночи. И не то постанывала, не то поскуливала… Странное дело – ни моя терпимость, ни моя отходчивость у Верки удовольствия не вызывают. А мои редкие “ топ ногой ” нравятся! Вижу, что нравятся!”
В середине августа они улетели на Итаку. За неделю до этого Полетаев стал рассказывать Кате про Одиссея,
Телемака, Пенелопу, Агамемнона и всю компанию. Он принес книжку “Легенды и мифы Древней Греции ”. Когда он сам был ребенком, такая книжка встречалась в каждом интеллигентном доме. Как синий двенадцатитомник Марка Твена, восьмитомник
Джека Лондона и оранжевый шеститомник Майн Рида.
Теперь, кроме как на Итаку, мадемуазель никуда не желала
(одноклассник нахваливал Майами, но если разобраться – а мадемуазель умела разбираться,- то что такое Майами? Та же Минорка, говорят по-английски, и все дороже).
Они прилетели на Керкиру рано утром, казалось, что “ Боинг
” садится прямо в воду – взлетно-посадочная полоса лежала посреди озера. В аэропорту Полетаев взял такси до порта, они проехали через маленький серо-зеленый Корфу-таун, и через час Полетаев с Верой стояли на палубе, Катя спала в шезлонге.
Старый форт Керкиры медленно отдалялся в голубом дизельном выхлопе катера. По палубе сновали чернявые стюарды, гомонили немцы. Немцев было много. Их везде было много.
“Слушай, чего их так много везде? – спросила Вера, ухмыляясь. – Ты ничего не слышал, может, они все-таки выиграли вторую мировую? ”
Море и небо – вскоре вокруг были только море и небо.
“Mare…” – медленно сказал Полетаев.
“Что? ” – не поняла Вера.
“”Cras ingens iterabimus aequor…” – Полетаев улыбнулся жене. – ”Завтра мы снова выйдем в огромное море… ”
Гораций. Или Овидий ”.
Вера благодушно улыбнулась в ответ. В “duty-free”, пятью часами раньше, Полетаев купил ей флакон “Соня Рикель ” и поцеловал в щеку.
“Узо, – сказал Полетаев стюарду. И добавил: – Паракало… ”
Он всегда находил особое удовольствие в том, чтобы виртуозно пользоваться несколькими местными фразами весь отпуск. Мог объясниться с барменом, портье, дорожной полицией. С энтузиазмом пил местное: текилу, кюммель, араку, кальвадос.
Матовое, со льдом узо оказалось омерзительным (больше
Полетаев к не му не прикасался, пил виски).
Стюард правильно понял гримасу, улыбнулся и доверительно предложил что-то. Полетаев кивнул и сказал: “Эвхаристо…
” Стюард вскоре вернулся, подал Вере двойной “ бьянко ноу айс ”, а Полетаеву на три пальца водки.
“Они со всеми говорят по-немецки, а с тобой на своем, – сказала Вера. – Ты со всеми умеешь договориться”.
Полетаев подумал: “Только не с тобой ”.
“… Верка, милая, в быту я легкий… Посуду за собой мою… – шептал на ухо Вере Полетаев (августовским вечером в Нескучном саду). – Но у меня ни кола, ни двора. И работа у меня с приветом. Я, извиняюсь за выражение, филолог… ”
“Ты, извиняюсь за выражение, дурачок, – жарко говорила ему в шею Вера и ерошила его волосы. – Бог с ним, с бытом. Мы разберемся. Главное – психологический климат… Ты что, боишься меня замуж позвать? Не бойся… Борька, я тебя люблю… ”
Потом прошло несколько лет, подрастала Катя. Вера была всегда занята, в высшей степени иронична и взыскательна.
Все это вкупе, может быть, уберегло Полетаева (ой ли?) от ее измен. Потом Полетаев перестал показывать Вере свои статьи, хорошие, надо сказать, статьи. Потом она перестала интересоваться его статьями.
Полетаев был не из громких, не из искрометных. Пока в
Институте верховодили Тема с присными, о Полетаеве ЗНАЛИ.
Тема и Марта двигали Полетаева, его эссе, комментарии.
Полетаева часто публиковали, даже цитировали. После того как Штюрмер и Багатурия выжили Тему из Института,
Полетаева отодвинули, публиковали только во внутренних бюллетенях и изредка – рефераты.
Он же просиживал вечерами над интерпретациями деяний апостолов, Вера поглядывала недоуменно и недовольно.
“Вот черт! Для меня любое море – это как Крым! ” – сказал
Полетаев.
Он глотнул из никелированной, в зеленой коже, фляжки и передал ее Вере. Верка тоже глотнула.
“И для меня… Еще давай накатим… ”
Вера стояла на палубе босиком, туфли она аккуратно поставила на скамью. Отводила рукой легкую челку и щурилась от бликов.
Бело-голубой катер мощно взрезал Ионическое море. Палуба глухо и тихо гудела под ногами. Вера села на скамью,
Полетаев – к ее ногам, она притянула его за плечи и положила теплые пальцы ему на лоб. Полетаев вздохнул, умостил затылок на Вериных коленях, накатил из фляжки и, не глядя, протянул фляжку жене.
Вот из-за таких редких минут он до сих пор не развелся.
“Твой Гаривас понимает толк в море, – сказала Вера (и
Полетаев заревновал – не к живому, во плоти, Гаривасу, а к упомянутой на этой палубе фигуре, к тому, кто заслужил
Веркино одобрение ввиду правильного понимания моря).- Он талантливый человек. Помнишь “ Путешествие… ”, Боря?”
Гаривас не бывал у Полетаевых. Но Вера встречала его в
Домжуре и на редакционных вечеринках. Пять лет назад, когда Гаривас еще не был главным редактором, в очень модном в ту пору альманахе “Большой город ” вышло его “
Путешествие в Крым ”. Под оригинальнейшим псевдонимом
“Петров ”.
Гаривас написал “ Путешествие… ” и того раньше, но, кажется, стеснялся его, говорил, что это любительство, фуфло, что это из категории “ как я провел лето ”.
… Путешествие в Крым – обращение к давним страницам.
Мы же рвемся вернуться – вслепую, в свой миф, на авось…
Вот и классик скорбел: угадало в России родиться.
Довелось… Ну так что? Не ему одному довелось…
Вера погладила Полетаева по щеке и неуверенно припомнила:
– Зазывающий гуд донесется с туманного рейда.
Се – трехпалубный в Бургас… А мы все – стихи, имена…
Мы вершим променад с рыжим другом пархатого Рейна.
С нами некто Василий Джин-Виски вершит променад…
Тут Полетаева охватил восторг, он сделал несколько больших глотков, в животе стало горячо. Он вытащил из заднего кармана сплющенную пачку сигарет, закурил, поймал Веркину ладонь и нежно поцеловал.
“… Господи… Море… палуба гудит, Верка не собачится
… Много ли мне надо?.. ”
Дважды подходил стюард, приносил “ Джек Дэниэлс ”
