Глаза его, впрочем, смотрели вполне ясно, да и слова вызвали у фон Штраубе не столь уж большое удивление, ибо сам он сталкивался не раз с причудливыми извивами времени, да и сам сейчас не мог бы с полной уверенностью сказать, который нынче день.
Слабость понемногу проходила, уже вполне доставало сил на полновесную беседу.
— Вы, я так понимаю, имеете в виду иудейского царя Ирода? — спросил он.
— А вам неужто известен кто-нибудь еще с таким же богопротивным именем? — вопросом на вопрос ответил седовласый незнакомец.
— Но их, сколь я знаю, было несколько, — пояснил лейтенант. — По святому писанию мне известны, по крайней мере, два: Ирод Великий, тот, что учинил избиение младенцев, и четверовластник Ирод Антипа, очернивший себя не менее, — вы которого ж имеете в виду?
— Да, да, видите, запамятовал впрямь, — огорчился тот. — Которого же, в самом деле?
— Впрочем, не суть важно, — сказал фон Штраубе. — Оба жили так давно, что с какого бы мы ни считали – все едино, прошло с малой лишь разницей около двух тысяч лет.
Лицо бедного безумца (теперь уже он и смотрел, как безумец) омрачилось тоской.
— Смотри-ка ты, как давно! — поразился он. — А как танцевала, злодейка, — помню, точно вчера! Так вы говорите – две тысячи? Невероятно!
Лейтенант понял так, что сумасшедший именно такою цифрой измеряет срок своего пребывания здесь. Зная, что с безумцами не следует вступать в спор, он решил оставить в покое скользкую тему времяисчисления и перевести разговор на другое.
— Разрешите узнать, с кем имею честь? — спросил он.
Простой вопрос повлек за собою, однако, новый поток философствования.
— Вас, я так понял, имя интересует? — спросил седовласый. — Как, собственно, и всех в том мире, откуда вы. Но, спрошу я вас, что такое имя? Как и любой звук – всего лишь сиюминутное дрожание воздуха! Скажем, древних богов называли множеством самых разных имен…
— Саб, Инпу, Анубис… — в задумчивости, машинально проговорил фон Штраубе.
— Вот! — подхватил безумный философ. — Вы, смотрю, тоже знаете!.. И ни одно из них для нас уже ровным счетом ничего не означает! Не более, чем какое-нибудь птичье "квирл-квирл". Сменились народы, как-то их именовавшие, а боги остались, и судить о них надо, наверно, по их деяниям, по их власти над теми или иными стихиями, а не по дребезжанию звука. Или взять, к примеру, моря… Черным вы его морем назовете или Понтом Эвксинским; что от этого изменится, если – вот оно – из века в век плещется, катит свои волны, отражает солнце своею гладью!.. Так же и с человеком: что толку знать – как, где и кем был он наречен? Поинтересуйтесь, в какого Бога он верует, крепка ли его плоть, не окаменела ли душа… Впрочем, вас все-таки перво-наперво заинтересовало имя. Что ж, когда-то я отзывался на имя Иоанн, однако с неких пор меня приучили отзываться на более причудливые колыхания воздуха: Филипп Никифорович Завадовский, — кажется, так это теперь звучит (по-гречески, что ли, не пойму)… Обычная вежливость, вероятно, требует, чтобы я поинтересовался и вашим звукосочетанием? Хотя – если вы считаете это неуместным, излишним…
— Отчего же, вполне уместно, — отозвался утомленный этой тирадою лейтенант. — Зовут меня Борис Модестович, по фамилии Штраубе, офицер флота Его Величества. Если угодно, можете называть просто Борис…
— М-да, — вздохнул сумасшедший, — час от часу… Хотя – ничем, право, не хуже, чем Филипп Никифорович… Вы там еще какие-то слов пять-шесть произнести изволили, — это уж, не взыщите, с первого раза не сумею никак… Борис, вы сказали? Это еще куда ни шло. Впрочем, тоже (не сочтите за обиду) звучит несколько…
— Ничего не поделаешь, — улыбнулся фон Штраубе, — так уж окрестили.
Глаза его собеседника выкатились изумленно:
— Вы хотите сказать, что прошли через обряд крещения?
— Собственно, не вижу в этом ничего такого, что могло бы… — попытался вставить лейтенант, но седовласый смотрел уже не на него, а в какую-то незримую даль, и теперь, похоже, с этой далью и разговаривал. Слова безумца звучали загадочно и туманно.
— Неужели сбылось, и уже пришел тот, кто должен был прийти следом? — проговорил он. — Впрочем, следует ли удивляться, если древний Сфинкс уже вот-вот будет смотреть в сторону Водолея… Еще, правда, по моим расчетам, оставалось более ста лет, — но, как мы говорили, время есть мерило столь ненадежное…
Фон Штраубе в эту минуту не особо внимательно слушал его, сознание уцепилось за что-то сказанное безумцем чуть прежде.
— Постойте, постойте! — перебил он несчастного, вдруг вспомнив. — Если, действительно, вас зовут Филипп Никифорович, то – уж не тот ли вы самый князь Завадовский, автор "Брегов Иордана" и "Голубых страниц"?
Это было громкое имя времен предыдущего царствования. Философ, автор известных книг, чуть ли не новый ересиарх, он имел даже смелость однажды публично высказать свое недовольство интимной жизнью самого государя – кажется, его соитием с некоей небезызвестной особой. Затем князь внезапно канул в неизвестность. Одни говорили, что он принял постриг и теперь живет в какой-то далекой пустыни, другие – что уехал за границу, третьи – что умер где-то в безвестии. Оказывается, на самом деле все было и проще, и гораздо, гораздо прискорбнее. "Вот его куда, оказывается", — подумал фон Штраубе. Перед ним была еще одна тайна истории – российская Железная Маска.
Безумец напрягся, что-то припоминая.
— Да, да, — произнес он наконец, — какие-то знакомые слова… Впрочем, все повторяется в этом мире, и нет ни одного слова, которое с самого дня творения прозвучало бы лишь единожды. Да и любой поступок наш есть лишь повторение кем-то уже содеянного. И если царь Ирод робеет перед общественным мнением, то в этом тоже ничего нового, исключительного…
— Вы имеете в виду покойного государя Александра Александровича? — рассмелев, спросил лейтенант.
— Ах, опять вы с этими именами! — отмахнулся безумный князь. — Стоит ли разговоров?.. Если на одной чаше весов общественное мнение, а на другой любовь – то, безусловно, любовь, в конце концов, перевесит, на том уж стоит мир, и тоже это не ново. Даже варварский танец этой злодейки был ничуть не нов, хотя, видит Бог, прелестен!
Лейтенант попытался вклиниться в узкий просвет между здравым смыслом в словах князя и невнятицей перемежающего безумия.
— Я, собственно, не вполне понимаю, о каком танце вы говорите, — сказал он.
— Как же! Думаете, Ирод… или как бишь вы его там изволили назвать… Думаете, отсечение моей головы было его самой вожделенной целью? Даже после того, как я осмелился вострубить о его грехопадении? Ничего подобного! Он лично призвал меня к себе. "Иоанн", — сказал он мне… То есть, нет, он сказал, пожалуй, иначе. "Илия", — сказал он… Нет, и не Илия тоже… "Дорогой князь, — да, да, "дорогой князь" – почему-то именно так сказал он. — Не желаете ли вы, дорогой князь… при учете сложившегося от ваших речей общественного мнения…" Уж и не помню, куда он хотел меня спровадить… Есть такое место – Париж? Если не запамятовал – где-то в забытой Богом холодной Галлии…
