— Перестаньте, генерал, — спокойно отозвался фон Штраубе. Он уже ничуть не робел перед этим испуганным человеком, чувствуя теперь свою большую силу. — В мыслях не имел над вами шутить. Просто – не допускаете ли вы, что между миром чисто воображаемым и миром материальным существует еще некий мир, недоступный даже для вашей, — в возможностях которой ничуть не сомневаюсь, — агентурной сети? Боюсь, вы слишком уверовали в то, что ваша (в самом деле, немалая) власть распространяется на все миры, а это, я полагаю, далеко не так. Только что вы сами изволили говорить про ваши иррациональные предчувствия; но ведь откуда-то же они, согласитесь, исходят! Не из того ли мира, который неподвластен вам? Если вы все-таки ощущаете это – значит, вы не так уж безнадежны, генерал.
Лицо Валленрода из свирепого снова превратилось в задумчивое.
— Черт бы вас побрал со всеми вашими тайнами, — несколько устало проговорил он, — но какой-то смысл в ваших словах, допускаю, есть… Так вы полагаете, все эти ваши Джехути, все эти ваши "котелки" – они из некоего иного?.. Нет! — оборвал он сам себя. — Бред какой-то! Уж не в Тихой ли обители вы набрались? Некоторые, конечно, странности в мире существуют. Просто мы слишком мало знаем, но, думаю, в конце концов, когда-нибудь всему можно будет найти рациональное объяснение. А что касается странностей… Нет и еще раз нет! Все эти ваши рассуждения о мирах… вдобавок, не подкрепленные никакими доказательствами…
— Доказательства? Что ж… — сказал фон Штраубе. — В таком случае, господин генерал, не могли бы вы мне сказать, который теперь час?
— Ну, если это все, что вас интересует!.. — Валленрод снова перешел на иронический тон. — Удовлетворю ваше любопытство. — Он взглянул на стенные часы, затем сверился со своими карманными, в золотом корпусе: – Все точно: без пяти минут одиннадцать вечера. Еще какие – нибудь столь же трудно разрешимые вопросы?
— Да. Не изволите ли еще сказать, в котором приблизительно часу мы с вами начали наш разговор?
— Без труда. Я все хронометрирую: привычка, выработанная годами. Извольте тогда уж полный хронометраж. Вы с покойным полковником Шварцкопфом явились в мою резиденцию в девять часов сорок восемь минут утра. В десять ноль семь мне доложили о смерти бедного полковника. А в десять пятьдесят две вы вошли в этот кабинет и мы, если помните, сразу приступили к разговору.
— Таким образом, согласитесь, никак не позже одиннадцати утра?
— Таким образом! — снова начал сердиться Валленрод. — Вы можете, наконец?!..
— Неужто не достаточно? Еще не догадались? Ну же, ну! Давайте! — подзуживал фон Штраубе. — Ваши аналитические способности, господин генерал!
Валленрод вдруг подскочил, как с гвоздя, вид у него стал потерянный.
— Черт! — прошептал он. — Вы хотите сказать?.. То есть – по всему получается… что мы с вами тут разговариваем двенадцать часов?!.. Но этого же не может быть!..
Фон Штраубе улыбнулся:
— Мне вы можете не доверять сколь вам угодно, но своим часам, надеюсь, вы доверяете?
Стенные часы как раз уже приготовились бить время, даже на слух было различимо, — "Квирл, квирл!" – как сжалась для этого бойная пружина. Наконец раздался и первый удар. Граф, словно не веря показанию стрелок, кивая головой, отсчитал все одиннадцать.
— В самом деле… — произнес он, когда часы заканчивали бить. — Господи, да и за окном давно стемнело, как я, вправду, не заметил?.. — Смотрел уже скорее даже просительно. — Раз уж вы сами начали, то я жду и разгадки. Чем вы все это объясняете, господин лейтенант?
Бой часов прекратился, и пружина, ослабев, вышептывала последние "квирл, квирл…" А где-то вдали, кажется, опять кричали "Звезда, звезда!.."
— Объяснить? О, нет! — сказал фон Штраубе. — Отнюдь не все в мире можно выразить при помощи слов. Вынужден ограничиться едва ли сверхоригинальной сентенцией: мир, вероятно, устроен гораздо причудливее и сложнее, чем мы о нем думаем.
— Да, пожалуй… — согласился генерал. Вид у него становился с каждой минутой все задумчивее. Вдруг он прислушался к тому, что происходит за окном. — По-моему, там что-то кричали? Про какую-то звезду. Или мне послышалось? — спросил он.
— Пожалуй, вы правы; в противном случае – послышалось нам обоим, — сказал лейтенант. — Но давайте, ваше превосходительство, хотя бы на время оставим запредельное. Мне кажется, от волнения вы даже с окружающим нас миром не полностью в ладу.
— Довольно говорить загадками – право, надоело! О чем вы?
— О простой вещи, которая почему-то не пришла вам в голову. Изволя говорить о череде смертей, о том, что – якобы – словно косой выкосило всех, кто был тем или иным образом причастен к упомянутой тайне…
— Если вы опять о каких-нибудь Иван Иванычах или Петрах Петровичах из иных миров… — опять перебил его всеумудренный атташе.
— Нет, — возразил фон Штраубе, — на этот раз – нет! Вы не учли еще одну особу, без сомнения вполне присутствующую в нашем мире… Все равно, впрочем, я надеюсь, не доступную ни вам, ни кому-либо из ваших…
— Только, прошу вас, лейтенант, без театральных пауз, пожалуйста. Ну же! Я жду. Кто сия особа?..
— Вам, надеюсь, ведомо, что тайна была изложена в некоем письме, — подсказал фон Штраубе.
— Безусловно! — согласился граф. — И если вы сейчас – об императоре Павле, то, во-первых, он, — и вы это прекрасное знаете, — никак уж не здравствует, а во-вторых, я бы ни в коем случае не хотел окончить дни так же, как он… Впрочем… Подождите-ка!..
— Наконец-то! Разумеется! Вполне здравствующий ныне император Николай. Как он распорядился письмом – вам, не сомневаюсь, известно; но прежде-то он его, как вы знаете, все-таки прочел…
— И сжег, не выпуская тайны наружу, — подхватил Валленрод. — Да, я уже думал и об этом – с несколько другой, правда, стороны. Ваш жандармский ротмистр Ландсдорф, которого я по долгу службы неплохо знаю, казался мне всегда человеком весьма недалекого ума, нерадивым службистом, преуспевшим лишь из-за лености его еще более нерадивого начальства; он, однако, при всем этом, вполне здравствует поныне. Уж не оттого ли, что не пожелал даже толком вас допросить? В самом деле – чего проще: запрятать вас до конца дней в "Тихую обитель" – и хлопот никаких!.. Теперь вот вы напомнили про вашего императора: предать огню – и словно бы не было ничего. Такое ощущение, что сами небеса хранят тех, кто не позволяет этой тайне выплеснуться в наш мир. Пожалуй, лейтенант, вы утвердили меня в этой мысли, за что я вам благодарен. — В глазах его обозначилась жесткость. — Знаете, — сказал он, — у меня давно уже зрело подобное решение… — Внезапно в руке у него появился длинноствольный револьвер – как у фокусника, в мгновение ока образовался из ниоткуда, что выдавало в нем опытного убийцу. — Спокойно, Штраубе, — скомандовал атташе. — Сидеть на месте, не двигаться!.. Кажется, мне тоже помогают небеса. Если бы не гибель нашего общего друга полковника Шварцкопфа, я бы, ей-Богу, не знал, что мне делать, а теперь, похоже, выход нашелся сам собой. Надеюсь, вы меня понимаете?
