Софония (3:8)
— Вон! — приказал Псоголовый; тут же человеческий прах, именовавшийся "Мухой", недоикнув даже, на половине ика, как сдунутый, с легким свистом слетел с башни и в следующий миг, обратившись в пятнышко, растворился внизу, в озаряемом холодной луной Граде, в той его части, где все еще неистовствовала буря.
После того, как пятнышко это вовсе исчезло из виду, заметенное кружащим снегом, Псоголовый первым же нарушил безмолвие.
— Карлик с топориком… — в задумчивости проговорил он. — Дух, предвещающий близкую гибель… Уж не твои ли это проделки, Гермес?
— Ты сам знаешь, Регуил, — отозвался Птицеподобный, — что сотворение даже самых неказистых, самых низших духов неподвластно ни мне, ни тебе – никому, кроме одного лишь Незримого.
— Уж не хочешь ли ты сказать, Гермес?.. — начал было Псоголовый.
Джехути перебил его:
— О, нет, конечно нет, Саб! Разумеется, Незримый не стал бы осквернять мир духов, порождая столь нелепое и уродливое создание.
— Но не возник же он сам собою, без вмешательства высших сил! Похоже, ты все-таки напоследок приберег еще какую-то тайну. Снова хочешь отсрочить неизбежное? Что ты там придумал, говори!
— Удивляюсь твоим словам. В моих ли силах отвратить неотвратимое? — возразил Птицеподобный. — И все тайны, — ты хорошо это знаешь, — не мною придуманы. Всякая тайна есть порождение самого Незримого, я лишь могу провести до конца по ее пути.
— Допустим, — согласился Псоголовый. — Но что это за дух с топориком, почему я прежде ничего не знал о нем?
— Да лишь по одной причине, — сказал Джехути. — Причина же эта в том, что никакого такого духа и нет.
— Нет?!..
— Но – как же?!.. — осмелились вмешаться в разговор двух великих "котелки", а Инпу лишь пристально взглянул на Джехути своими бездвижными глазами.
— Да, его не существует, — подтвердил Птицеподобный. — Все довольно-таки просто. Но прежде я хочу тебя спросить, Регуил. Уже мириады душ перелетели в твою Страну Запада; скажи, все ли они, попав к тебе, были одинаково и желанно для тебя легки?
— Нет; и тебе это известно. Душа обретает легкость лишь тогда, когда смиряется с неизбежным еще в миру. Если же перелет для нее неожидан…
— Камень упал на голову, земля низверзлась под ногами, морская пучина поглотила, нож ночного убийцы застиг во сне, — подсказал Джехути.
— Да, — согласился Псоголовый, — такое, как ты сказал, случалось, разумеется, многажды… Душа тогда долго еще пребывает в растерянности. Она тяжела, ибо земной прах еще не оставил ее. Она страждет, стенает, и своими стенаниями тревожит покой остальных. Ты прав, Уриил, такой исход – не самый желанный для меня. Почему ты, однако, спрашиваешь меня об этом?
— Лишь потому, — ответил Птицеподобный, — что некоторым Незримый подарил великое благо, именуемое предчувствием. Это одна из величайших тайн среди тех, к которым я призван вести избранных. Иные не могут расслышать слабый голос судьбы, — этих большинство; но изредка попадаются и такие, кому подобное предчувствие в некоторой мере все же даровано. Не они ли как раз именно те, кто в первую очередь желанен для тебя, кого ты по-настоящему ждешь?
— Возможно и так, — снова согласился с ним псоголовый Архангел Смерти. — Должен признать, что из всех твоих тайн, пожалуй, эта – исполненная наибольшего смысла. Речь, однако, у нас шла об этом странном духе, о карлике с топором. По-моему, ты, Мудрый, все же увел наш разговор несколько в сторону.
— О, ничуть! — воскликнул Повелитель Тайн. — К нему-то я как раз и приближаюсь! Он… Называй его как хочешь – духом, видением, сном, — он – порождение самого Града, он и есть то самое предчувствие конца, которое пока еще там, в Граде, дано столь немногим.
Пристальнее прежнего вглядываясь в простертый под ним и замерший в ожидании своей участи Град, Псоголовый проговорил после некоторого молчания:
— Странно же оно воплощено.
— Весьма странно! — снова решился подать голос меньший из "котелков".
— Куда как странно! Это ж додуматься: с топориком! — не преминул поддержать его Большой.
И опять подобие усмешки едва заметно обозначилось на лице Птицеподобного.
— Тут, право, ничего не поделаешь, образы – это уже не в моей власти, — сказал он. — Лучше бы, конечно, было что-нибудь повозвышенней – землетрясение там, или извержение вулкана, или, к примеру, как я видел у них на картинах, демоны смерти верхом на конях; но таковы, как видно, пристрастия той стороны Града, где он появился. Такой, вероятно, они там видят свою гибель: мужичок в рубахе, и непременно с топориком.
— Это всё там, где буря? — спросил Инпу. — И что же это за страна?
Что-то по-прежнему веселило Птицеподобного.
— О, прелюбопытная страна! — усмехнулся он. — Страна великих предощущений и, я бы сказал, какого-то гибельного восторга перед Неизбежным. Иной раз мне даже кажется – они там сами торопят это Неизбежное, не дожидаясь, когда ты сделаешь то, что и так для них предначертано.
— Так тому и быть, — решил Псоголовый. — Пусть же оно начнется не в Магиде, как сие предначертано, а в той северной стороне Града. Но ты уверен ли, Уриил, что они там уже пришли вслед за тобой к пониманию этой своей последней тайны?
Лицо птицеподобного снова обрело серьезность. Он сказал:
— Во всяком случае, они близки к этому, пожалуй, гораздо ближе, чем в других сторонах Града. Однако путь их все-таки пока что не завершен, для завершения требуется еще некоторое время, а оно лишь в твоей власти. Дай же им это время, Регуил.
Страж Вечности явно все еще не мог принять окончательного решения.
— А те двое, что завязли там, в пурге? — спросил он вместо ответа, которого, видимо, еще не нашел. — Я догадываюсь, что они не случайны и играют какую-то роль в твоем хитросплетении тайн. Они тоже как-то причастны к судьбе этой стороны Града?
— Несомненно, и в немалой степени, — кивнул Джехути. — Но о них, о их дальнейшей судьбе, позволь, мы после поговорим. А пока, прошу тебя, Инпу, дай еще немного времени их стороне Града. Хотя бы самую малость – пока Сфинкс не увидит звезды Водолея.
Инпу перевел взгляд на загадочного Сфинкса, которого сейчас он и сам чем-то напоминал. Над руинами башни сразу воцарилась тишина, обозначившая величие совершающегося в этот миг. "Котелки" с неким сокровенным страхом, а птицеподобный Джехути с терпеливым ожиданием молча взирали на псоголового архангела – священного стражника вечности и смерти, не смея торопить его в принятии окончательного решения. Что там таилось у него в глазах за этой непроницаемой для чужих взоров и не отражающей ни искры света черной пеленой? Может быть, ангельские воинства, что до всех времен восстали против самого Незримого, куда-то неслись во мрак, к собственной бесславной гибели и проклятью, распахнув крыла, или, быть может, земные рати терзали железом и конскими копытами стенающее мясо друг друга, или полыхали смертным заревом когда-то живые, многолюдные города? Все минуло, все исчезло в его Стране Запада, из которой ни для кого и ни для чего нет возврата, все обрело там вечный покой, незыблемый, как эта черная пелена. И чему еще было суждено там сгинуть, пока светила на небе будут совершать свой однообразный, невозмутимый кругооборот? Все зависело сейчас от решения величественного в своем раздумье архангела, неумолимого, как само Время.
