— …Вы слышите меня, барон?.. — опять всверлился все тот же голос. — По-моему, слышать вы уже в состоянии… — И поскольку фон Штраубе ничего не отвечал, Князь Тьмы приказал своим подручным бесам: – Довольно ждать, я должен с ним переговорить. Дайте ему понюхать!
…Что-то снова поднесли ему к лицу. Он вдохнул, и это было так, будто тысячи иголок вонзились в горло и в нос. Фон Штраубе вздрогнул всем своим окаменевшим телом, что тут же отозвалось волной боли в голове и в каждом суставе, и открыл глаза.
— Живой, вполне живой! — снова захихикал бес, и в этом бесе барон, к немалому удивлению, вдруг узнал своего домохозяина, лекаря Мюллера.
Неужто его домохозяин теперь – прислужником в преисподней?.. А ведь и впрямь (как же он прежде не замечал?) всегда чем-то походил на беса, на эдакого толстенького беса с мелкими лживыми глазками, с неровными волосами, по бокам головы топорщившимися в виде рожек.
Другой бес, что рядом с ним, был, напротив, худ и совершенно лыс. Только лукавство, одинаково искрившееся в глазах, выдавало их родственность.
— Живой, отчего бы не живой? — подхихикнул этот второй бес. — Как и было велено вашим сиятельством.
Взор фон Штраубе был еще нечеток, к тому же единственный тут источник света – свеча, стоявшая у него в изголовье, — не позволял разглядеть во тьме того, к кому оба они обращались, называя «сиятельством».
Однако он сумел понять, что лежит в самом настоящем гробу. Отчего же тогда в гробу, коли в самом деле жив? И отчего каменность такая во всех суставах?..
В следующий миг он разглядел что-то белое, стоявшее сбоку от него… Боже, то был человеческий скелет. Стоял и смотрел на него пустыми глазницами, и скалился приоткрытым ртом…
Быть может, и он сам уже обращен в такой бестелесный же скелет?..
Фон Штраубе сдавил пальцы в щепоть – единственное, на что у него доставало сил. Нет, пальцы явно были пока что вполне из плоти.
Затем бесы раздвинулись, и меж ними возникло чье-то лицо, длинное, худое, с крючковатым носом; казалось, оно, это лицо, лишенное всякой опоры, просто само по себе висит в темноте. Лишь после фон Штраубе сообразил, что хозяин лица облачен в черную мантию, которой не разглядеть, ибо она так же черна, как окружающая тьма.
— Изыди, сатана… — Он думал, что слова опять загаснут, не сумев вырваться у него из груди, однако на сей раз услышал звук своего голоса.
— О, нет, нет! — насмешливо отозвалось лицо. — Вы, барон, меня явно не за того приняли.
Фон Штраубе, превозмогая боль в груди, нашел силы спросить:
— За кого же мне вас тогда?.. — На окончание вопроса сил уже недостало.
— Если угодно, можете именовать меня «вашим сиятельством», — отозвался незнакомец. — Да и не думаю, чтоб мое имя сейчас занимало вас более всего прочего. Быть может, вы сперва хотели бы получить ответ на какие-либо другие интересующие вас вопросы? А я попытаюсь быть к вашим услугам в меру моих сил.
— Почему я лежу в гробу? — спросил фон Штраубе уже без прежнего усилия над собой – боль и каменная омертвелость членов понемногу уходили.
Оба беса снова хихикнули, но «их сиятельство» взглянул на них довольно строго, и они тут же оборвали свои гнусные смешки.
— Тут самый простой ответ, — сказал он. — Никакого, поверьте, ритуала. Просто в этом помещении – уж не взыщите – не оказалось другого ложа; по мне, все-таки лучше так, нежели чтобы вы лежали на полу… Ну давайте, давайте другие ваши вопросы!
— Где я?.. — проговорил барон. — И что со мной?..
— Начну, пожалуй, с ответа на второй ваш вопрос, — тут же отозвался незнакомец. — Если помните, с неделю назад вы изволили в доме у господина Мюллера провалиться вместе с лестницей.
Бес, довольный, что его упомянули, заулыбался маслено, закивал.
— С неделю? — переспросил фон Штраубе – без всякого, впрочем, удивления. Столь же малым у него, наверно, было бы удивление, узнай он, что с тех пор прошла минута, или же год, или же век.
— Если быть более точным – шесть дней, — поправилось «их сиятельство». — И, надеюсь, вы уже понимаете, что это падение было отнюдь не случайным. Ох и трудно ж мне было с вами! Все наши прежние предприятия оборачивались крахом. Тем не менее одного вы все-таки не учли – что дом, где вы изволили снять жилье, принадлежит не кому иному, как нашему господину Мюллеру.
Тот снова подобострастно закивал и еще более размаслился в улыбке, так, что казалось, нутряное масло вот-вот потечет из пухлых щек.
— А господин Мюллер, — продолжал крючконосый незнакомец, — настолько верный человек, что ему для такого дела и добра своего не жаль. Это была его мысль – в собственном доме расшатать лестницу.
— На одном колышке держалась! — радуясь похвале, вставил бес.
Незнакомец подтвердил:
— Именно так. Я нахожу придумку весьма остроумной, не хуже тех, что изобретали когда-то у вас в Ордене. Но главная удача тут была в другом – благодаря этому мы смогли заполучить вас живым, хотя я такого приказа до поры до времени и не отдавал. Снова же господина Мюллера заслуга. Он подслушал под дверью ваш разговор с князем Бурмасовым…
Фон Штраубе лишь сейчас наконец вспомнил все и, перебив его, спросил:
— Что с Никитой?
— После, после, — отозвалось «сиятельство». — Эдак мы будем качаться, как маятник, из стороны в сторону. Давайте обо всем в свой черед… Так вот, господин Мюллер подслушал ваш разговор; затем успел съездить и передать его мне – из того разговора совершено верно вывел для себя, что мне будет далеко не безынтересно побеседовать с вами… Успел прихватить господина Жлухтова, — он кивнул в сторону лысого беса, также заулыбавшегося радостно от этого упоминания, — и обернулся прежде, чем вы провалились в тартарары. Так что потом можете поблагодарить господина Мюллера как своего спасителя… Ну а далее, будучи лекарем, он знал, что делать – дал вам вдохнуть сонное вещество, кое применяется в хирургии, и с господином Жлухтовым доставил вас ко мне. Вот только немного переусердствовал с этим веществом, слишком уж много его дал вам, столько, что вы пробыли здесь в бесчувствии почти целую неделю. — А теперь, господа, — обратился он к бесам, — прошу вас оставить нас одних, так нам с господином бароном, думается, проще будет продолжать беседу.
Оба беса отвесили ему поклон и беззвучно исчезли, будто растворились.
Фон Штраубе уже успел пообвыкнуться глазами в темноте, мог теперь разглядеть весь силуэт незнакомца и был даже несколько удивлен, обнаружив, что у того из-под мантии торчат вовсе не копыта, а сверкающие под свечой сапоги. Если бы сам он лежал не в гробу, если бы не этот скелет и не гипсовая фигура Бафомета
[53]
на стене, то после давешних разъяснений, данных «сиятельством», можно было бы считать, что их разговор не имеет ничего инфернального под собой.
