— Быть может, желаете вина?..
— Нет, нет, благодарю, недосуг. Прощайте, господа. — Бурмасов поклонился сухо весьма, и они с фон Штраубе покинули эту обитель разврата.
. . . . . . . . . . . . .
— Ясно, что передо мной они ни в чем не повинны, — когда возвращались на извозчике, сказал барон, — а все равно такое чувство после этого разговора… Чтобы рыцари Ордена состояли в содержанках у какого-то поручика!..
— Да уж, — подтвердил Бурмасов, — чувство такое, будто навоза вкусили… Но что в отношении тебя невиновны оба – то правда твоя. Дело не в том даже, что они там лепетали, а в том, что, по всему видать, трусы оба распоследние… А перепугались-то как! Вообразили, что за такой, как у них, грешок у нас тут в самом деле немедля четвертуют!.. И вся моя стратегия, видишь, насмарку, — вздохнул он. — Хороший был натиск, да вышел пшик. Уж про ниточки, что тянутся к вашему Ордену, я даже их и спрашивать не стал – кто бы из Ордена таким довериться вздумал?
— Что потратили время – не столь велика потеря, — сказал фон Штраубе. И добавил со вздохом: – А касательно «третьей силы» и касательно того, как мои слова вышли на волю из закрытой кареты, мы, видимо, так в неведении и останемся навсегда.
Никита, однако, ничего не ответил. И всю дорогу до дому вид у него оставался задумчивый.
Глава XV,
в которой фон Штраубе делится еще одною своей Тайной, а Бурмасов выводит из этого чисто практические заключения, прерванные лишь потопом
Ночевать фон Штраубе остался в квартире у Бурмасова. Было решено, что для безопасности он будет здесь жить, ибо в бельэтаже проживал командир дивизии, оттого дом охранялся караульными, так что проникнуть сюда какому-либо злоумышленнику стало бы весьма затруднительно.
Утром, когда друзья принимали фриштык, — Никита при этом оставался со вчерашнего вечера задумчив и молчалив, — к ним явился Христофор Двоехоров. Он уже знал от сержанта Коростылева об их счастливо закончившихся злоключениях и только охал да сожалел, что не был с ними рядом в столь роковые минуты.
— Когда в газете пропечатали, что тебя, Карлуша, лестница под собой погребла, — воскликнул он, — простить себе не мог, что не был там рядом с тобой!
— Так уж помереть не терпится? — спросил князь, продолжая, впрочем, размышлять о чем-то своем.
— Чего ж помирать? — простодушно удивился Христофор. — Вы же оба живы; а чем моя фортуна хужей? — И добавил: – Нет, помирать-то мне сейчас особенно не с руки.
— А когда оно бывает с руки? — отозвался Никита. — Оно, брат, как-то всегда не с руки.
Христофор весело сказал:
— А вот сейчас для меня, представь себе – в особенности.
— Что так?
— Да то, что вскорости, кажется, женюсь! — радостно ответил Двоехоров. Не увидев в Бурмасове большой заинтересованности, тем не менее с прежней восторженностью продолжал: – И знаешь на ком? На Елизавете Кирилловне, на дочке Кирилла Курбатова, графа!
— Это, что ли, которая с бородавкой на щеке? — спросил Бурмасов.
— Какая еще бородавка? — едва сдержал Двоехоров обиду. — Нет у ней никакой бородавки! Это родинка у ней на щечке на левой!
— Ладно, пусть родинка… А граф Кирилл согласен или вы с ней без спросу решили?
— То-то и оно, что согласен! И как ему быть не согласным, когда меня сам государь просватал?!
— Будет врать-то, — сказал Никита. — Других у государя забот нет, только тебя женить.
При всем своем добродушии наконец-таки Христофор нахмурился.
— Не в духе ты нынче, я вижу, — сказал. — То бородавку какую-то выдумал, то я вдруг, по-твоему, вру! Могу и уйти, коли не вовремя.
Он даже поднялся со стула, но Бурмасов поспешил его снова усадить.
— Ты меня прости, Христофор. Просто я задумался – что-то не сходится у меня… Что женишься – так поздравляю. Совет да любовь. И про бородавку – это я так, от задумчивости… — С этими словами он повернулся к фон Штраубе: – Ты мне вот что скажи. Только вспомни хорошенько. До Петербурга против твоей жизни были злоумышления?
— Да тут и вспоминать нечего. Точно не было прежде ничего такого.
— А о происхождении твоем в Ордене всегда знали?
— Знали. Правда, лишь избранные.
— О каком таком происхождении? — живо заинтересовался Двоехоров.
— Вот тут не взыщи, Христофор, — сказал Никита, — вынужден умолчать. Тут такая, понимаешь ли, тайна, что и проговорить боязно.
— Ну ежели тайна… — не стал настаивать Двоехоров. — Коли я лишний, так, может, мне все-таки… — Он было снова привстал.
Пришлось князю снова его усаживать.
— Да не обижайся ты! Просто с вопросами не встревай, а то с мыслей сбиваешь. Вон лучше ликеру отведай.
— Ладно, молчать буду, — согласился подпоручик, и, чтобы вправду не встревать, он, смакуя ликер, ушел целиком в собственные мысли, с которых его уж никто, пожалуй, не смог бы сбить, ибо, судя по благостному выражению лица, думать он принялся наверняка о своей Елизавете Кирилловне с родинкой на щечке.
— Ну так вот, — снова обращаясь к фон Штраубе, сказал Бурмасов, — никто в Ордене не покушался на тебя, и вдруг все переменилось: за две недели – с этой стороны, как мы высчитали, три на тебя покушения. Подумай, зачем в Ордене кому-то внезапно понадобилась твоя смерть?
— Думал, к тому же не раз, — ответил фон Штраубе. — Уж Ордену-то она никак не нужна. Напротив – я, если можно так сказать, главная их реликвия. Именно присутствие в их рядах того, в чьих жилах течет кровь Грааля, безмерно возвышает госпитальеров
[57]
над другими орденами.
Бурмасов опять надолго призадумался.
— Хорошо, пускай так, — произнес он наконец. — Пойдем с другого конца. Быть может, ты несешь в себе еще какую-то тайну, кроме тайны своего происхождения, и тут, в Петербурге, она стала для твоего Ордена нежелательна?
— Скорее не тайну, а предназначение, — сказал барон.
— И каково же оно?
— В конце века деспозин должен поведать о событиях, которые наступят через век и даже далее чем через век. Насколько далее – это уж от наития зависит…
— Постой, постой, — перебил его князь. — Так нынче-то у нас семьсот девяносто девятый год! Как раз век подходит к своему окончанию! И ты что ж, уже можешь что-то сказать так далеко наперед?
— Пока не могу, — признался фон Штраубе. — Видно, срок еще не настал.
— Хорошо, — сказал Бурмасов, — ну а когда настанет срок – кому ты должен это передать?
— Магистру Ордена. Так делали все мои предки, жившие на рубежах веков. Кстати, мой прадед сто лет назад предсказал изгнание Ордена с Мальты, что хранилось в великом секрете, пока не нашло свое подтверждение.
