От холода зуб на зуб не попадал. Благо в помещении, где они очутились, на стенах висели зимние монашьи рясы. Не сговариваясь, начали сбрасывать с себя мокрые насквозь машкерадные платья и переоблачаться уже в другой, в монашеский машкерад. И все же Бурмасов, хоть и трясся как осенний лист, сумел сказать:
— Стало быть, о родинке ты думал, Христофор!
— О ней! — радостно выпалил поручик.
* * *
Молодой монашек подглядывал за ними через щель. Перед этим через другую щель, которая в полу, он слышал, а после того как зажглась свеча, и видел то, что творилось в подвале, хотя и не должен был вообще находиться здесь – отец Уриил, великий магистр их Ордена хранителей тайны строжайше воспретил кому-либо присутствовать при сем. А он вот нарушил запрет – уж больно любопытно было.
«Жаль, пистолета нет, — подумал он. — Сейчас бы и сотворил то, чего отец Уриил так желал».
Ах, не было, не было пистолета!..
Когда те четверо убийц Уриила, переоблачившись в монахов, ушли, он взял зажженный фонарь и через люк спустился в ледяную воду. Холода он почти не ощущал – горе от утраты магистра заставляло умолкнуть все другие чувства.
Держа фонарь над головой, он добрался до того места в надежде на Божье чудо.
Но чуда не было. Из-под воды на него смотрели с мертвого лица застывшие бельма, точно взывая к мщению.
Несмотря на холод, сковавший тело, лицо у монашка сделалось горячее – слезы текли по щекам. Он вспомнил, как отец Уриил выкупил его у злобной старухи, дравшей розгами каждый день, как обучил грамоте и премудростям своего Ордена, как наполнил душу благоговением к Тайне, а разум – осознанием смысла бытия. Как он читал великому слепцу перед сном газеты, как тот обучил всем тайным премудростям – от убивающей балки над дверью до снотворного зелья, коим поливают труп; провел его в этом же подвале через обряд посвящения в Орден, как во время этого обряда он из никому не нужного горького сироты Прошки стал братом Ордена с загадочным ангельским именем Озоил – именем, от которого точно крылья обрелись за спиною.
Неужели, неужели все это так и закончилось тут, в залитом водой подвале, в этой ледяной тьме, и его никому не нужная жизнь вернется в свое никому не нужное русло?..
Он высветил фонарем латинскую надпись на стене. Латынь они еще только начали постигать с отцом Уриилом, но он знал, что эта надпись гласит: «Слава избравшим Орден сей, достойным потому благодати Божьей». И имена. Вот и его – второе по счету. И вовсе не Прошка он тут, а заслуживший благодать Божью крылатый ангел Озоил!
«Когда-нибудь, после моей кончины, ты сменишь меня, послушник Озоил», — говорил когда-то великий слепец.
Вот она, его смерть, смотрит на тебя, брат Озоил, своими белыми бельмами…
А значит…
Значит, то самое время и пришло! И значит, никогда не умереть делу почившего магистра. Не кто иной, как он, Прошка, не допустит этого!..
Только не Прошка вовсе, даже не Озоил! Нет, теперь он сам – Божий архангел Уриил, великий магистр Ордена хранителей Тайны! А вот и братья его, не ведающие страха рыцари сего Ордена, имена их, и людские, и ангельские, навеки вырублены на этой стене:
— Сенька – он же ангел Фонаил, смотритель и казначей Ордена;
— Олёшка – он же ангел Селафиил, охранитель внутриорденских таинств;
— Пантелеймошка – он же ангел Хризоил, беспощадная десница Ордена в миру;
— Алексашка – он же ангел Иорданаил, столь же беспощадная Божья десница внутри Ордена;
— Петрушка – он же ангел Регуил, вестник великого магистра Ордена;
— Ивашка – он же ангел Колобуил, великий инквизитор Ордена.
Имеется еще Ферапошка, покамест не принявший посвящения и потому не носящий славного ангельского имени. Что ж, пускай Ферапошка и будет Озоилом, ибо он, Прошка, отныне носит другое, наивысшее орденское имя – Уриил, подобающее магистру и генералу Ордена. А Ферапошка пускай будет ангел Озоил, наследник великого Уриила, ибо пресекновения Ордена не может быть никогда!
Он порылся в мокрой сутане умершего магистра и, преодолев некоторую боязнь, извлек из нее розовый алмаз. Однако казалось, бельма мертвого слепца взирали на его действия одобрительно.
Пусть же это и будет его, нынешнего Уриила, символ магистерской власти – власти над тайнами, над людьми и над своими лейтенантами-ангелами – Озоилом, Фонаилом, Селафиилом, Иорданаилом, Хризоилом и Колобуилом. Потом их будет больше, много больше! И они изобретут новые хитрости и тайные уловки, каких не ведал даже мудрый слепец. И власть их будет много большая, нежели у всех сильных мира сего! Потому большая, что за ними – Истина!..
И престол Ордена будет… Нет, не тут, в промозглом, холодном Санкт-Петербурге, подумал промерзший до костей Прошка, он же отныне великий магистр Уриил, — не тут, а где-нибудь в далекой теплой Гишпании, о которой он не раз слышал от скончавшегося слепого магистра. Оттуда они будут следить за миром и с благословения Божия, в котором новый Уриил уже не сомневался, будут направлять, а если надо – и исправлять его!..
Пока еще они слишком юны и слабы, так что, может быть, не сейчас это свершится, а многие, многие годы спустя. Но так будет! Теперь, держа в руке заветный алмаз, он уже ничуть не сомневался – так будет!
И бельма слепца из-под толщи воды, казалось, подкрепляли его в этой уверенности, будто усопший магистр сейчас произносил своим не ведающим сомнений голосом, как он не раз говаривал вживе: «Быть по сему»
[67]
.
* * *
Между тем четверо озябших людей в монашеских рясах добрались до квартиры Бурмасова. Там не привыкший при таком барине ничему удивляться слуга Тишка быстро растопил камин и приготовил горячий грог.
Они, как совсем недавно после потопа, патрицианствовали в каких-то импровизированных тогах возле камина, потягивали горячее питье, а Бурмасов, когда тепло его наконец пробрало, приговаривал:
— Спасена Россия! На века вперед спасена! Теперь дело за малым – за твоей, Карлуша, встречей с императором. А там женимся, непременно женимся! Чтобы уж точно закрепить все это на века!
— А что, жениться – дело всегда благое, — поддержал его Двоехоров.
— Но сейчас, — открывая бутылку «Вдовы Клико», продолжал Никита, — мы, друзья, выпьем за другое! За наше чудесное спасение и за то, чему мы им обязаны!
— За отвагу Христофора? — спросил фон Штраубе.
Бурмасов лишь покачал головой.
— За его смекалку, без которой мы бы пропали? — предположил комтур.
— Нет, — сказал Никита. — Все, что вы говорите, близко, да все ж не то.
