— У нас вообще для таких исследований и наблюдений давным-давно в каждой камере «собачники» устроены. Те самые, через которые заключенным выдают баланду. Ну а скрытно — так это можно и через волчок смотреть. Я-то думал, что для тебя этого вполне достаточно. А вам, значит, треба поделикатней, — вздохнул, почесывая квадратный бритый затылок, Блохин. — Ладно, так и быть, подмарафетим еще немного камеры. То есть, тьфу ты, ваши «палаты», лампочки дополнительные вкрутим. Не волнуйся, Григорий Моисеевич! Раз надо, все организуем в самом лучшем виде. Будет для твоих «птичек» не тюрьма, а курорт наподобие Цхалтубо! Окошки под потолком маленькие сделаем, чтобы при ярком свете снизу арестанты ничего не могли заметить. Идет?
— Годится, — согласился Могилевский.
Комендант весело заржал, сотрясаясь всем огромным телом.
Большую комнату на первом этаже углового здания в Варсонофьевском переулке разбили на пять камер-палат, двери которых с увеличенными глазками выходили в просторную приемную с вполне приличной больничной мебелью. Одну из камер сделали герметичной — ее Могилевский все же решил приспособить для испытаний действия ядовитых газов. Начальник лаборатории не оставлял честолюбивых надежд реабилитироваться перед наркомом Берией за обидную неудачу с рицином. Помимо дверей смотровые глазки смонтировали и в стенах, как и обещал Блохин — под самым потолком. Снаружи к ним приходилось подниматься по лестнице. Зато оттуда можно было совершенно незаметно вести наблюдение за «пациентом». Заключенный наблюдателя не видел — прямо в глаза ему бил яркий электрический свет лампочки с направленным металлическим абажуром. Так что присмотреться к находившемуся рядом отверстию было невозможно. Ввели круглосуточное дежурство сотрудников лаборатории. В обязанности дежурных «врачей» входило наблюдение за подопытными, заполнение дневников, ведение специального журнала.
Повторное новоселье состоялось в конце 1940 года. Оно уже не сопровождалось официальной церемонией и «жертвоприношением», как в первый раз. Все произошло буднично, без суеты и лишнего шума. Да и сам Могилевский стал другим. Он уже не переживал, не испытывал озноба, его не пробивала дрожь в коленках. Так, промелькнуло нечто наподобие небольшой горечи в сердце — как-никак заведение предназначалось для уничтожения людей. Но пара стограммовых стопок водки мгновенно сняла и это неприятное ощущение.
Традиционный «банкет» по случаю открытия «больничных палат» все же организовали. Как же обойтись без этого? Мероприятие затянулось до полуночи.
— А ну их всех, — шепнул на ухо Могилевскому Блохин. — Поехали к нашим машкам в Кучино. Пускай помнут нас в баньке как следует. Расслабляться надо всегда по полной программе. Ведь завтра воскресенье — выходной день!
Комендант вызвал служебную машину, и они отправились в Кучино.
Глава 9
Адрес Женьки Кораблевой ассистент лаборатории Хилов запомнил наизусть: Мытищи, улица Огородная, 12. Поначалу он и не помышлял о поездке к ней, вспоминая последние минуты ее пребывания в холостяцкой квартире, и особенно истеричный крик, в котором слышалось одновременно и отчаяние, и откровенная ненависть, и переживание глубоко нанесенной обиды. Сознавал, что и вид, в котором он поутру предстал перед ней, наверняка, кроме отвратительных воспоминаний, ничего другого в памяти девушки не оставил. Так что надеяться на теплую встречу или хоть какую-то взаимность не приходилось.
Но в последнее время у него завелись деньжата — изменение отношения к лаборатории сказалось и на зарплате, к тому же ему присвоили очередное звание. Он приосанился, недорого прикупил по случаю вполне приличную мебель, оставшуюся от ликвидированных «врагов народа», обставил квартирку, оклеил стены новыми обоями, и она приняла вполне приличный вид. Кроме того, справил себе новую шинель, получил хромовые сапоги, подстригся, стал даже покупать одеколон «Шипр» и каждое утро им освежаться. И сразу же заметил, что встречные женщины перестали морщить нос, проходя мимо него по улице, а во взглядах некоторых улавливался даже интерес.
Изредка он приводил к себе подруг, знакомых по работе в наркомате, с которыми стоял в очереди или сидел за столом во время обеда в наркоматовской столовой, а также девиц из других управлений. Бывало, снимал и уличных шлюх, которые обслуживали его по полной программе. Но сколько бы их ни проходило через него, оставаясь один, Хилов почти каждую ночь с глубокой нежностью и грустью вспоминал о той, которую случайно встретил в тот ноябрьский вечер и которая подарила ему просто сказочную ночь. Тогда он впервые испытал настоящее человеческое счастье.
К девицам, покупаемым за деньги и вино, Хилов относился противоречиво — с презрением, с жалостью, с ненавистью. А вот к Жене, даже когда лишь вспоминал о ней, испытывал странную сердечную боль и нежность.
Едва у него выдавалось свободное время, его мысли сразу же переключались на нее, на фантазии о том, как произойдет их новая встреча. Ефим представлял себе, как он приезжает к ней на такси, в аккуратной форме, обязательно с цветами. А она при виде его, такого серьезного и привлекательного, не поверив своим глазам, растеряется, начнет извиняться за свои оскорбительные слова. Он великодушно ее простит, после чего Женька сразу же бросится ему на шею и со слезами счастья начнет оправдываться:
«Я тогда так перепугалась, потому, не помня себя, накричала всяких нелепостей… Потом опомнилась, восстановила в памяти ту ночь, нашу любовь, твои ласки, затосковала и даже ездила в Марьину Рощу, искала твой дом. Но так и не нашла. Тогда было темно, я ничего не запомнила, а утром была так взволнована, что бежала, не разбирая дороги. Только у вокзала опомнилась. Но я верила, что ты меня найдешь, и ждала каждый день твоего приезда. Понимаешь, любимый мой, я верила…»
Он крепко сжимает ее в своих объятиях. Потом она суетливо собирает в чемодан свои вещи, он сажает ее в такси и привозит на свою квартиру в Марьину Рощу. С этого времени Женька становится хозяйкой в его доме. Потом у них рождается сын, и они живут долго и счастливо.
Так прошло два года. Приход Могилевского и те перемены, которые произошли с его появлением, интенсивные исследования, организация и проведение экспериментов с приговоренными к смерти людьми, открытие «больничных палат» всецело захватили Хилова и не позволяли выкроить свободный день, чтобы съездить в Мытищи. Он уже давно себе внушил, что она его помнит, ждет, тоскует и считает дни и часы до его появления. Да разве могло быть иначе? Капитан Наркомата внутренних дел, первый помощник начальника спецлаборатории, имеющий отдельную квартиру, получающий солидную зарплату, а главное — имеющий огромную власть над людьми, приговоренными к смерти, а кто она? Простая провинциальная девушка. Ну пускай красивая. В такого мужчину, как он, просто невозможно не влюбиться, даже если на взгляд привередливых людей он и не слишком пригож собой. «Любовь зла, полюбишь и козла!» — приговаривал Ефим, когда вспоминал свои недостатки, хотя вовсе не относил себя к этим рогатым животным с бородой.
Когда Хилов предавался радужным мечтам о будущей счастливой семейной жизни, больше всего ему хотелось увидеть огорошенную веснушчатую физиономию лаборантки Анюты Кирильцевой. Перед его глазами возникала сцена, как он приводит Женю в лабораторию, представляет сослуживцам свою красивую жену. Эта Анюта воображает о себе невесть что. А сама небось переспала, считай, со всеми. Даже с вонючим зэком Аничковым. А его, Ефима, не пожелала. Так пусть сразу же сдохнет от зависти, когда увидит его шикарно одетую красавицу жену с ее роскошными волосами, завидной фигурой и точеными ножками.
