Хилов заметил, как сразу же после этих его слов в глазах разжалованного лейтенанта вспыхнули искорки надежды. Еще недавно ему грозили расстрелом за измену, даже вынесли приговор, а теперь предлагают работу в лечебном заведении. Пускай в тюрьме, но зато это шанс остаться в живых.
— Я готов выполнять любую работу. Только должен предупредить сразу, что я не очень-то силен в практической медицине и плохо представляю свои обязанности. Да и наукой заниматься не приходилось. Не знаю, подойду ли вам. Но заверяю, что приложу все силы, чтобы справиться…
— У вас какое образование?
— Три курса медицинского института. Впрочем, вы это наверняка уже знаете по моим документам. Потому и вызвали меня как будущего медика. К сожалению, на первых курсах проходили в основном теорию, а война вообще не позволила продолжать учебу. Решил пойти добровольцем на фронт, взводом командовал…
— Да-да. Выбор остановили на вас, действительно исходя из вашей учебы в медицинском институте. Мы все учитываем. Вы осваивайтесь в обстановке, присаживайтесь к столу, — продолжал исполнять отведенную ему роль Хилов. — Давайте-ка вместе поужинаем, поговорим о предстоящем деле как коллеги по медицине.
Незатейливая тюремная еда, дополненная несколькими кусками конской колбасы, парой соленых огурцов и миской квашеной капусты для военного времени показалась арестанту Нечаеву царским угощением, самым настоящим ресторанным пиршеством. Не хватало только спиртного. Заключенный, привыкший к любым неожиданностям, лишних вопросов не задавал и принимал действительность такой, какая она есть. Он молча взял ложку и пододвинул к себе миску со щами, съел пару ложек.
— Постойте, — резко загремев отодвигаемой миской, встрепенулся Ефим. — Извините, совсем закрутился. У меня ведь есть немного выпивки. Давайте-ка по одной, пока нет никого посторонних. Как у вас с водкой, лейтенант?
— Нормально. Если можно, я не против. Даже не знаю, как вас благодарить, — растроганно говорил Нечаев.
Ассистент деловито встал, подошел к большому шкафу, достал оттуда бутылку с остатками водки. Прихватил два граненых стограммовых стаканчика. Вернулся к столу. Разлил спиртное поровну в оба стакана. Потом встал и первым произнес тост:
— За смерть фашизму.
Заключенный выпил первым и сразу же переключился на еду. Хилов последовал его примеру, но опорожнил свой стакан лишь наполовину.
— Мне много нельзя, — пояснил он, доливая из бутылки остатки водки в свой стакан. — Я буду по половинке. А ты можешь себе позволить еще. У меня есть…
Он убрал со стола пустую бутылку и принес другую, запечатанную сургучом. Деловито отковырял сургуч, налил Нечаеву очередную порцию.
— Чистый спирт, — предупредил Ефим «пациента». — Медицинский, понял? Как слеза. Крепкий, зараза, — сам знаешь. Запьешь водичкой.
— Выпьем за наше знакомство и будущее сотрудничество, — предложил заключенный, поднимая глаза на своего «благодетеля».
— Давай!
И снова Хилов отпил половину, оставив остальное для третьего, заключительного тоста, а его компаньон — полностью. Потом плеснул из графина немного воды, запил и перевел дыхание. Ассистент, внимательно наблюдавший за Нечаевым, снова наполнил его стакан спиртом. Тот попытался было возразить, жестом предложил Хилову тоже попробовать спирта из бутылки, но тот отрицательно замахал рукой.
— Слушай, лейтенант, не заставляй меня. Ты ведь отсюда пойдешь в камеру отсыпаться, а мне ведь еще домой ехать. Давай-ка лучше поднимем по последнему стопарику, закусим и будем заканчивать, а то заглянет сюда кто-то из начальства, неприятностей не оберешься. Ты же еще в наш штат не зачислен.
С этими словами Хилов допил остатки водки из своего стакана, пододвинул графин с водой поближе к Нечаеву. Тот выпил залпом. Отхлебнул несколько глотков воды и потянулся к колбасе и капусте, потом снова принялся за щи. Ассистент внимательно наблюдал за заключенным, стараясь не пропустить ни малейшего признака начала действия токсина, подмешанного в борщ, который заключенный уплетал за обе щеки. Лицо его раскраснелось. Что же до Хилова, то он ограничился лишь огурцом. К остальному не притрагивался, хотя знал, что стоящая перед ним еда в полном порядке. Удержало суеверие, а вдруг отравлено все, что стоит на столе. Или перепутали, кто где должен сидеть. И, наконец, где гарантия, что тот, кто готовил закуски, не подсыпал ему отравы. Ведь потом не останется никаких следов. Для того и готовили препарат.
Так они просидели еще с полчаса.
— Извините, — обратился вдруг к нему «пациент», — я ведь не пил спиртного месяца три. А тут в переводе на водку пришлось разом поднять почти пятьсот граммов. Считай — бутылка на одного. Хоть и с хорошей закуской — но все равно много. Что-то в туалет захотелось. Разрешите отлучиться на минутку по нужде?
— Да-да, конечно. Пройди в камеру. Я тебя провожу, чтобы никто ничего не знал про наши дела. Потом вернусь сюда, приберусь. Чтобы не оставлять следов нарушения режима и, так сказать, трудовой дисциплины в рабочее время.
— Понимаю, — произнес Нечаев, поднимаясь из-за стола. — Спасибо за все…
Едва «пациент» переступил порог камеры, как за ним с грохотом захлопнулась металлическая дверь. К смотровым глазкам бросились Хилов, Могилевский и Блохин. Начальник лаборатории с холодным взглядом бесстрастно следил за происходящим в камере. Эмоции отступили на задний план. Его интересовало только одно — действие нового токсина.
А там здоровый, крепкий мужчина метался в четырех голых стенах, словно подранок. То, что всего две минуты назад называлось человеком, сейчас представляло собой корчащееся, воющее существо. Только что излучавшее доброту, кроткое лицо перекосилось безобразной гримасой и внушало самый настоящий ужас. Хмель у него вышибло одним разом. Несколько раз подбегал к тяжелой железной двери с налившимися кровью глазами, ожесточенно колотил по ней кулаками, ногами, умолял о помощи и опять бежал к параше… Конечно же несчастный теперь все понял. Он взмок, слюна шла так сильно, что он, пока мог, не отрывал руку ото рта. Прямо на глазах человек как бы уменьшался в росте, слабел, становился все тише, тише. Вскоре совсем затих, оставив вокруг себя лужу рвотных масс с остатками съеденного борща и жидких испражнений.
Этот происходивший в камере завершающий этап эксперимента длился не больше десяти минут. Первым вышел из оцепенения комендант, наблюдавший в глазок происходящее за железной дверью.
— Вот это уже другое дело, — произнес он глухо, отходя от камеры, и, вытащив носовой платок, зачем-то стал тщательно вытирать руки.
— Да, эксперимент в целом прошел нормально, по плану, Значит, с дозой все в порядке. На следующем испытании надо немного ослабить болевые синдромы и оттянуть начало действия яда еще на полчаса. А в остальном можно использовать. Времени хватит и на прием препарата, и на задушевную беседу, и на мирное расставание. Клиент успеет доехать после трапезы даже до дома. А что с ним начнет происходить дальше — не наше дело. Семеновский говорил, что после применения нашего рецепта никаких следов не остается, кроме дырки в желудке и крови в брюшной полости, характерных при внезапно открывшейся язве. Это заболевание непредсказуемо. Перепил человек спиртного — и вот пожалуйста! Внешние проявления тоже работают на этот диагноз. Теперь нам с вами, товарищ Блохин, как говорится, сам Бог велел, — подвел итог Могилевский, который только после окончания эксперимента позволял себе возвращаться от науки к мирским делам.
