— Понятно, — коротко произнес Лапшин.
— Давайте теперь возьмем картотеку «Использование фактора существующей болезни». К вашим услугам полный набор препаратов для сердечников, туберкулезников, больных гриппом, пневмонией и так далее… Как видите, все систематизировано и поставлено на научную основу.
— Признаюсь, в изобретательности вам не откажешь.
— Понимаете, — продолжал Могилевский посвящать начальника в свои тайны, — всегда считалось, что хороший яд не оставляет следов, а от плохого появляются внешние признаки: чернеет лицо, возникают подозрительные пятна…
— Вот уж не знал, что отрава бывает «хорошей», — мрачно усмехнулся Лапшин. От всего увиденного он впал в дурное расположение духа, точно его затащили в сатанинское логово, где правят бал средневековые алхимики. Как убежденный материалист и идейный ленинец, Лапшин считал, что партия давно выкорчевала это мракобесие. И вдруг, к своему огромному удивлению, он обнаружил, что бесовская лаборатория существует в ранге отдела в комиссариате и его назначили руководить ею. — А кто изготавливает яды?
— Эту часть работы берут на себя наши ученые биохимики, токсикологи. Они, как вы сами знаете, тоже входят в штат лаборатории. Но кое-что поступает и по разнарядкам.
— Ну с этой частью вашей работы я ознакомился, — сказал Лапшин. — Пойдемте посмотрим другие помещения лаборатории.
Они вышли в длинный коридор, в конце которого находились камеры с доставленными на эксперименты осужденными. Лапшин постоял у двери одного из застенков, заглянул в круглый глазок. Находившийся там человек сидел на привинченной к полу табуретке и дремал, прислонившись к шершавой стене. В другой камере на нарах отдыхали еще два будущих «пациента».
— Давайте убедимся в действии одного из последних изобретений моих химиков, — предложил начальник лаборатории.
Лапшин остановился как бы в раздумье, не зная, остаться ему или уйти к себе.
— Может, на сегодня хватит? — неуверенно произнес он.
— Почему же?
Могилевский намеревался довести «экскурсию» до логического завершения, чтобы затем изложить начальнику существо своих проблем. О подробностях и характере предлагаемого опыта над арестантом Могилевский распространяться не стал, полагая, что этим он лишь усилит интерес Лапшина. Но тот оставил последнюю фразу без ответа.
«Не хочет смотреть на эксперимент — его личное дело», — подумал Григорий Моисеевич. Сейчас его беспокоил совершенно иной вопрос.
— Евгений Петрович, — решил он прервать явно затянувшееся неловкое молчание, — есть проблема.
— Я вас слушаю.
— С вашим приходом комендант товарищ Блохин почему-то поставляет нам все меньше «птичек». Я пытался у него выяснить причины, но он все вопросы адресует почему-то к вам. — Могилевский показал на две пустующие камеры, двери которых были приоткрыты. — Нам необходимо расширять круг исследований. Иначе придется надолго свертывать эту очень важную для страны работу. У нас еще столько перспективных направлений. А на полпути останавливаться вряд ли целесообразно.
— Простите, не понял, что за «птички»? — оживился Лапшин, оставив остальное из сказанного Могилевским без внимания.
— Я имел в виду, что для опытов нужны люди, то есть заключенные. А «птички» — извините, такой термин сотрудники лаборатории ввели в обиход, так сказать, в целях конспирации. Вы же сами понимаете, что наши научные исследования в области эвтаназии засекречены ввиду их чрезвычайной важности для страны.
— Это кощунственно. Вы же доктор, медик. Должна же существовать какая-то общепринятая, установленная форма?..
— В наших делах нет ничего заранее установленного, — злорадно улыбнулся Григорий Моисеевич, испытывая удовлетворение от сознания собственного превосходства над начальником и отсутствия у того малейшей возможности повлиять на дела лаборатории. — Впрочем, я не прав. Традиции в медицине действительно существуют. Издревле отравление ядами было излюбленным способом убийства. К примеру, римского папу Иоанна VIII отравили в Ватикане ртутной солью. Смерть от нее наступает через пять минут, но в зависимости от дозы человек может умереть и спустя несколько дней. Кто-то ведь трудился над изготовлением снадобья! К слову сказать, ртутная соль имеет одно несомненное достоинство: отравленный корчится в диких судорогах, но не в силах позвать на помощь или назвать отравителя — изо рта вырывается лишь бессвязный, шипящий свист.
Лапшин зябко поежился.
— Ну коли мы вспомнили Ватикан, — не останавливался Могилевский, — то другого папу — Иннокентия VII — не спас от смерти даже святой крест. Он был посыпан пылью коры ядовитого индийского дерева, и сделал это один из приближенных кардиналов. Даже гнев Господень не в силах остановить убийцу. И покарать при жизни. Может быть, там, наверху…
Могилевский снова ядовито улыбнулся, но, столкнувшись с раздраженным взглядом Лапшина, который еле сдерживал появившуюся неприязнь к этому злобно-льстивому шуту и мракобесу, попробовал разрядить атмосферу другим способом:
— А что, товарищ полковник, может, нам по случаю столь близкого знакомства с лабораторией «X» чего-нибудь выпить? Есть вино, водка, спирт… Закуска кой-какая тоже найдется…
— Да нет, спасибо.
Могилевский расценил его отказ по-своему.
— Если бояться отравы, то, кроме сырых куриных яиц, и есть ничего нельзя, — с издевкой произнес он. — Туда пока подмешивать яд не научились. А еще можно перед трапезой сливочного маслица поесть. Говорят, тоже спасает.
— На себе не пробовали?
— Не довелось. Так, как я понял, продолжение знакомства с нашей работой отложим на потом?
Лапшин решительно кивнул и зашагал к выходу. Не заходя в свой кабинет, он направился прямо к заместителю наркома внутренних дел. Едва переступив порог, он запальчиво выплеснул наружу все, что накипело в его душе:
— Товарищ Меркулов! Я только что познакомился с деятельностью спецлаборатории доктора Могилевского. Там вершатся самые настоящие убийства… Вы посвящены в то, что у него происходит?
— В общем-то да.
— Но это ведь жуткое средневековье. В наше время так измываться над людьми нельзя. Есть же законный порядок приводить смертную казнь в исполнение, — недоумевал Лапшин.
— Что-то не совсем вас, товарищ Лапшин, понимаю. К чему это вы историю вспомнили? Вы что, заступаетесь за осужденных врагов народа, за опасных преступников? Они же все приговорены к расстрелу. Да, если хотите, эти люди должны благодарить Бога, что ниспослал им возможность принять смерть неожиданно, без процедуры расстрела.
— Я вовсе не собираюсь защищать преступников, товарищ заместитель наркома. Но порядок приведения смертной казни в исполнение установлен приказами товарища Берии…
— Ты вот что, дорогой. Нечего мне про приказы напоминать. Они мне не хуже тебя известны. Занимайся лучше своим делом. А коль ты такой сердобольный, не суй больше в эту лабораторию своего носа, не расстраивай себе нервы. Это я тебе по-человечески напоминаю, как уважаемому мною товарищу. Надеюсь, ты меня понял?
