Прочитав текст, Меркулов решительно подписал его, правда, язвительно заметил Могилевскому:
— Хитер ты, однако. А то начал: диссертация написана. Да и до работ твоих вряд ли кто-нибудь доберется. Убери их отсюда. Просто перечисли названия. Секретные. Лихо закрутил: без защиты, по совокупности — прямо в доктора! Да ты не беспокойся. Пускай только попробуют не согласиться с нами. Лабораторией должен руководить доктор наук. И точка!
Но в ВАКе, прочитав грозное письмо, и не думали возражать, наложив резолюцию: «Т. Денисову. Принять к рассмотрению. Доложить на президиуме ВАКа. 12/11. 1943 г. Кафтанов».
Любой диссертант знает, что президиум является вышестоящей инстанцией по отношению к ученым советам, на которых состоялась защита и вынесено положительное решение. Здесь же мы имеем уникальный случай — ВАК рассматривает не решение ученого совета по результатам защиты, а распоряжение НКВД. Ни диссертации, ни защиты как таковой нет в природе. Ну а чтобы стать профессором, необходимо по крайней мере прочитать хотя бы небольшой курс лекций для студентов, иметь стаж преподавательской работы. У Григория Моисеевича не было ни того, ни другого. Зато была бумага из НКВД. Вот и все, что потребовалось для превращения отравителя в доктора медицинских наук, в профессора. А куда деваться чиновникам из ВАКа? С органами НКВД любые шутки всегда кончались плохо.
Уже много лет спустя, находясь под следствием, Меркулов так и не сумел вспомнить и назвать хотя бы одну работу из числа тех, за «совокупность» которых начальник спецлаборатории НКВД получил ученую степень доктора медицинских наук. А вопрос такой ему был задан, совершенно конкретный вопрос.
«Плавал» на допросах и сам диссертант. Но не будем голословными. Предоставим слово им самим. Для начала — диалог Могилевского со следователем 23 сентября 1953 года:
«— Уточните, в каком году вы защитили докторскую диссертацию и на какую тему?
— Докторскую диссертацию я защитил в 1940 году в июле месяце в институте экспериментальной медицины (г. Москва, Ленинградское шоссе, сейчас там Академия медицинских наук). Тема моей диссертации была „Биологическое воздействие продуктов при взаимодействии иприта с кожей“. Диссертацию эту я защитил, но ВАК при Комитете высшей школы отклонил решение ученого совета ВИЭМа на том основании, что диссертация требует доработки. Меркуловым было самостоятельно послано письмо, где было сказано, что я в министерстве (тогда наркомате) провел ряд работ, имеющих оборонное значение…
— Какие же это работы, имеющие оборонное значение для нашего государства, вы выполнили?
— Это работы по спецлаборатории, то есть работы по воздействию ядов на осужденных. Подразумевались в письме только эти работы.
— Помилуйте, — совершенно искренне изумился следователь, — какое же отношение они имеют к теме вашей диссертации?
— А разве не имеют? Впрочем, главным содержанием докторской диссертации являются материалы, собранные еще до мобилизации меня в органы. Ну а экспериментальные работы по спецлаборатории, которые в письме значились как труды, имеющие оборонное значение, были указаны для подкрепления моей диссертации и как основание для пересмотра прошлого решения ВАКа. Того самого, которым первоначально было отказано в присвоении ученой степени.
— Вы заявляете, что диссертация была вами написана только на основе данных вашей работы до поступления в органы. Разве при защите диссертации вы не жонглировали веществами „А“ и „Б“, настаивая на их сильном лечебном действии, отказавшись их расшифровать? Между тем данные об этих „А“ и „Б“ вы добыли во время работы в Наркомате внутренних дел.
— Да, данные об этих веществах я добыл, уже работая в лаборатории Наркомата внутренних дел, получив разрешение закончить диссертацию. Данные об этих веществах составляют незначительную часть моей научной работы.
— Выходит, вы применяли в лаборатории и иприт?
— Иприт в спецлаборатории над осужденными я не применял. Применялись ипритоподобные вещества, которые давались с пищей внутрь. Кожных исследований с ипритом не проводилось…»
Как видим, туман вокруг защиты докторской диссертации пояснения Могилевского не рассеяли, но силуэт истины проступил после этого все же отчетливей. По крайней мере стало ясно, что нормальный, столетиями отработанный путь к научному признанию Григория Моисеевича не устраивал. Вот «по совокупности», без нервотрепки с обсуждениями на кафедрах и доработкой, без споров с оппонентами — это пожалуйста.
Присвоение ученых степеней по совокупности научных работ не является чем-то из ряда вон выходящим. Наука знает немало подобных случаев. Но одно дело, когда речь идет о бесспорных научных открытиях, фундаментальном вкладе в теорию, в развитие новых технологий и так далее, и совсем другое — какие-то никому не известные и недоступные даже официальным оппонентам «секретные» работы, о значимости которых остается судить лишь по таинственным рассказам самого соискателя и его высокопоставленного начальника. Еще больше удивляет во всей этой темной истории с диссертацией Могилевского не только отсутствие ее самой, так сказать, «в натуре», но хоть какого-то реферата по избранной теме. Защита «по совокупности» предполагает обязательность наличия такого реферата, который подшивается в дело диссертанта и сдается на вечное хранение в архив. Но наш соискатель не стал себя утруждать даже написанием десяти — пятнадцатистраничного изложения своих изысканий. Про какую-то отвергнутую ВАКом в 1940 году работу в ходатайстве Меркулова вообще не упоминается. Зачем она нужна? Просит заместитель наркома внутренних дел Меркулов присвоить Могилевскому ученую степень доктора наук, а заодно и звание профессора — и все. Пускай на этот раз попробуют не дать!
Не прояснили вопрос о вступлении Могилевского в клан больших ученых и ответы Меркулова следователю Успенскому:
«— Почему вы сообщили в своем письме Кафтанову ложные сведения о Могилевском?
— Ложных сведений Кафтанову я не писал.
— А разве не ложно утверждение в письме, что Могилевский в системе НКВД выполнил десять секретных работ, имевших важное оперативное значение? Какие же работы были выполнены Могилевским?
— Сейчас, спустя десять лет, не могу припомнить содержание научных работ Могилевского, которые были приобщены к моему письму, а также и тех, которые к письму не были приложены. Я припоминаю, что при этом у меня были, кажется, Филимонов и Лапшин. Я не помню, подсчитывал ли я лично количество проделанных Могилевским работ или доверился названным выше работникам. Во всяком случае, я категорически могу заявить, что, если бы мне тогда было известно, что это письмо в какой-то степени не соответствует действительности, я бы, конечно, его не подписал.
— Но все-таки хоть одну научную работу, написанную Могилевским во время работы в НКВД, или одно научное открытие, сделанное им, вы могли бы назвать?
— Нет, сейчас я не могу назвать.
— Значит, только за то, что Могилевский с разрешения Берии и вашего производил в так называемой спецлаборатории опыты над живыми людьми, умерщвляя осужденных путем введения в их организм ядов, вы и поставили вопрос о присвоении ему ученой степени доктора медицинских наук?
