— Ага, — сказал Бальдини, который был совершенно
потрясен таким поворотом разговора в область точных знаний. — Что еще?
— Апельсиновый цвет, сладкий лимон, гвоздика, мускус,
жасмин, винный спирт и еще одна вещь, не знаю, как она называется, вот она,
здесь, смотрите! В этой бутылке! — И он показал пальцем в темноту.
Бальдини переместил подсвечник в заданном направлении, его
взгляд последовал за указательным пальцем мальчика к полке, где стояла бутыль с
серо-желтым бальзамом.
— Стираксовое масло?
Гренуй кивнул.
— Да. Оно там. Внутри. Стираксовое масло. — И он
скорчился, как от судороги, и по меньшей мере десять раз пробормотал про себя
слово «стиракс»: «стиракс-стиракс-стиракс-стиракс-стиракс»…
Бальдини поднес свечу к этому человекоподобному существу,
бормотавшему «стиракс», и подумал: либо он одержимый, либо мошенник и шут
гороховый, либо природный талант. Ибо вполне возможно и даже вероятно, что
названные им вещества в правильном сочетании могли составить духи «Амур и
Психея». Розовое масло, гвоздика и стиракс — эти-то три компонента он так
отчаянно искал сегодня целый день; остальные части композиции — ему казалось,
что он их тоже угадал, — сочетались с ними как сегменты прелестного
круглого торта. Оставалось только выяснить, в каком точном отношении друг к
другу следовало их сочетать. Чтобы выяснить это, ему, Бальдини, пришлось бы
экспериментировать несколько дней кряду — ужасная работа, пожалуй, еще хуже,
чем простая идентификация частей, ведь надо было измерять, и взвешивать, и
записывать, и при этом быть дьявольски внимательным, ибо малейшая
неосторожность — дрожание пипетки, ошибка в счете капель — могла все погубить.
А каждый неудавшийся опыт обходился чудовищно дорого. Каждая испорченная смесь
стоила небольшое состояние.. Ему захотелось испытать маленького человека, захотелось
спросить его о точной формуле «Амура и Психеи». Если он знает ее с точностью до
грамма и до капли — тогда он явно мошенник, который каким-то образом выманил
рецепт у Пелисье, чтобы втереться в доверие и получить место у Бальдини. Но
если он разгадает ее приблизительно, значит, он гений обоняния и как таковой
заслуживает профессионального интереса Бальдини. Не то чтобы Бальдини ставил
под вопрос принятое им решение удалиться от дел! Даже если этот парень
раздобудет их целые литры, Бальдини и не подумает ароматизировать ими лайку
графа Верамона, но… Но не для того же человек становится на всю жизнь
парфюмером, не для того же он целую жизнь занимается составлением запахов,
чтобы в один момент потерять всю свою профессиональную страсть! Теперь его
интересовала формула проклятых духов, и более того, он желал исследовать талант
странного мальчика, который прочел запах с его лба. Он желал знать, что за этим
скрывается. Простая любознательность, не больше.
— У тебя, кажется, тонкий нюх, юноша, — сказал он
после того, как Гренуй прекратил свое кряхтение. Он вернулся назад в
мастерскую, чтобы осторожно поставить подсвечник на рабочий стол.
— У меня лучший нюх в Париже, мэтр Бальдини, —
зашепелявил Гренуй. — Я знаю все запахи на свете, все, какие есть в
Париже, только не знаю некоторых названий, но я могу их выучить, все названия,
их немного, всего несколько тысяч, я их все выучу, я никогда не забуду названия
этого бальзама, стиракс, бальзам называется стиракс, стиракс…
— Замолчи! — закричал Бальдини. — Не перебивай,
когда я говорю! Ты дерзок и самонадеян. Ни один человек не знает тысячи запахов
по названиям. Даже я не знаю тысячи названий, а всего несколько сотен, ибо в
нашем ремесле их не больше, чем несколько сотен, все прочее не запах, вонь!
Гренуй, который во время неожиданной вспышки собственного
красноречия почти распрямился физически и в возбуждении даже в какой-то момент
замахал руками, описывая в воздухе круги, чтобы показать, как он знает «все,
все», услышав отповедь Бальдини, мгновенно сник, обернулся маленьким черным
лягушонком и неподвижно застыл на пороге, скрывая нетерпение.
— Я, — продолжал Бальдини, — разумеется,
давно понял, что «Амур и Психея» состоят из стиракса, розового масла и
гвоздики, а также бергамота и розмаринового экстракта et cetera. Чтобы
установить это, нужно, как говорится, иметь довольно тонкий нюх, и вполне может
быть, что Бог дал тебе довольно тонкий нюх, как и многим, многим другим людям —
особенно в твоем возрасте. Однако парфюмеру, — и тут он поднял вверх палец
и выпятил грудь, — однако парфюмеру мало иметь просто тонкий нюх. Ему
необходим обученный за многие десятилетия, неподкупно работающий орган
обоняния, позволяющий уверенно разгадывать даже самые сложные запахи — их
состав и пропорции, а также создавать новые, неизвестные смеси ароматов. Такой
нос, — и он постучал пальцем по своему, — так просто не дается,
молодой человек! Такой нос зарабатывают прилежанием и терпением. Или ты смог бы
прямо так с ходу назвать точную формулу «Амура и Психеи»? Ну, смог бы?
Гренуй не отвечал.
— Может быть, ты скажешь ее мне хотя бы
приблизительно? — сказал Бальдини и слегка наклонился вперед, чтобы лучше
рассмотреть притаившегося в дверях лягушонка. —Хотя бы примерно в общем
виде? Ну? А еще лучший нос в Париже!
Но Гренуй молчал.
— Вот видишь, — промолвил Бальдини в равной мере
удовлетворенно и разочарованно. —Ты не знаешь. Конечно, не знаешь. Откуда
тебе знать. Ты из тех, кто за едой определяет, есть ли в супе петрушка или
купырь. Ну что ж — это уже кое-что. Но до повара тебе еще далеко. В каждом искусстве,
а также в каждом ремесле — заруби себе это на носу, прежде чем уйти, —
талант почти ничего не значит, главное — опыт, приобретаемый благодаря
скромности и прилежанию.
Он уже протянул руку, чтобы взять со стола подсвечник, когда
со стороны двери прошелестел сдавленный голос Гренуя:
— Я не знаю, что такое формула, мэтр, этого я не знаю,
а так — знаю все.
— Формула — это альфа и омега любых духов, —
строго ответствовал Бальдини, ибо собирался положить конец разговору. —
Она есть тщательное предписание, в каком соотношении следует смешивать
отдельные ингредиенты, дабы возник желаемый единственный и неповторимый аромат;
вот что есть формула. Она есть рецепт — если ты лучше понимаешь это слово.
— Формула, формула, — хрипло проговорил Гренуй, и
его фигура в дверной раме обозначилась более отчетливо. — Не нужно мне
никакой формулы. Рецепт у меня в носу. Смешать их для вас, мэтр, смешать?
Смешать?
— Как это? — вскричал Бальдини более громко, чем
ему пристало, и поднес свечу к лицу гнома. — Как это — смешать?
Гренуй впервые не отпрянул назад.
— Да ведь они все здесь эти запахи, которые нужны, они
все здесь есть в этой комнате, — сказал он и снова ткнул пальцем в
темноту. — Розовое масло вон там! А там апельсиновый цвет! А там гвоздика!
А там розмарин!..
