Но и Гренуй извлекал выгоду из дисциплинирующей процедуры,
навязанной ему Бальдини. Сам-то он, правда, в ней не нуждался. Ему никогда не
требовалось сверяться со старой формулой, чтобы через несколько недель или
месяцев реконструировать состав духов, потому что он никогда не забывал
запахов. Но благодаря обязательному применению мензурок и весов он изучил язык
парфюмерии и инстинктивно чувствовал, что знание этого языка могло ему
пригодиться. Через пару недель Гренуй не только овладел названиями всех
ароматических веществ, имевшихся в мастерской Бальдини, но и научился
самостоятельно записывать формулы своих духов и, наоборот, превращать чужие
формулы и инструкции в духи и прочие пахучие изделия. Более того! Научившись выражать
свои парфюмерные замыслы в граммах и каплях он стал обходиться без всяких
промежуточных проб. Когда Бальдини поручал ему составить новый запах, скажем,
для ароматизации носовых платков, для сухих духов или румян, Гренуй больше не
хватался за флаконы и порошки, а просто садился за стол и тут же записывал
формулу. Он научился удлинять путь от своего внутреннего обонятельного
представления к готовому продукту за счет изготовления формулы. Для него это
был окольный путь. С общепринятой точки зрения, то есть с точки зрения
Бальдини, это, однако, был прогресс. Чудеса Гренуя оставались чудесами. Но
рецептура, которой он их теперь снабжал, лишала их пугающего ореола, и это
имело свои преимущества. Чем лучше Гренуй овладевал профессиональными приемами
и методами, чем нормальнее он умел изъясняться на условном языке парфюмерии,
тем меньше опасался и гневался на него хозяин. Вскоре Бальдини стал считать его
человеком хоть и весьма одаренным в отношении обоняния, но отнюдь не вторым
Франжипани и, уж конечно, не каким-то чутким колдуном, а Греную это было только
на руку. Ремесленные навыки и жаргон служили ему великолепной маскировкой. Он
прямо-таки убаюкивал Бальдини своим примерным соблюдением правил для
взвешивания добавок, при встряхивании смесителя, при смачивании белого пробного
платочка. Он умел расправлять его почти так же манерно, проводить под носом
почти так же элегантно, как сам хозяин. А при случае, осторожно дозируя
интервалы времени, он совершал ошибки, рассчитанные на то, чтобы Бальдини их
заметил: забывал что-то профильтровать, неправильно устанавливал весы, вписывал
в формулу нелепо высокий процент амбры и давал повод указать себе на ошибку,
чтобы потом исправить ее тщательнейшим образом. Так ему удалось убаюкать
Бальдини в иллюзии, что, в конце концов, все идет по правилам и праведным
путем. Он же не хотел отпугнуть старика. Он же хотел действительно у него
научиться. Не составлению духов, не правильной композиции того или иного
аромата, отнюдь! В этой области не было никого в мире, кто мог бы обучить его
чему бы то ни было. Ингредиентов, имевшихся в лавке у Бальдини, далеко не
хватило бы для реализации его представлений о действительно великом благовонии.
Те запахи, которые он мог осуществить у Бальдини, были детской забавой по
сравнению с теми, которые он носил в себе и собирался реализовать когда-нибудь
в будущем. Но для этого, он знал, требовалось два непременных условия.
Во-первых, видимость сносного существования, хотя бы положение подмастерья, под
прикрытием которого он мог бы безудержно предаваться своим собственным страстям
и без помех преследовать свои собственные цели. Во-вторых, знание тех приемов
ремесла, которые позволяли бы изготовлять, выделять, концентрировать,
консервировать ароматические вещества и тем самым в принципе предоставлять их в
его распоряжение для некого высшего применения. Ибо хотя Гренуй действительно
обладал лучшим в мире носом, хотя его обоняние было настолько же аналитичным,
насколько визионерским, он еще не умел физически овладевать запахами.
18
Итак, он с готовностью подчинялся инструкциям, осваивая
искусство варки мыла из свиного сала, шитья перчаток из замши, смешивания пудры
из пшеничной муки, и миндальной крошки, и толченого фиалкового корня. Он катал
ароматные свечи из древесного угля, селитры и стружки сандалового дерева. Он
прессовал восточные пастилки из мирры, бензойной смолы и янтарного порошка. Он
замешивал в тесто ладан, шеллак, ветиверию и корицу и скатывал из него
курительные шарики. Он просеивал и растирал шпателем Poudre imperiale из
размельченных розовых лепестков, цветков лаванды и коры каскары. Он варил грим,
белый и венозно-голубой, и формовал жирные палочки, карминно-красные, для губ.
Он разводил водой мельчайшие порошки для ногтей и сорта мела для зубов, с
привкусом мяты. Он составлял жидкость для завивки париков, капли для сведения
бородавок и мозолей, отбеливатель для кожи и вытяжку белладонны для глаз, мазь
из шпанских мушек для кавалеров и гигиенический уксус для дам… Гренуй научился
изготовлению всех лосьончиков и порошочков, туалетных и косметических
составчиков, а кроме того, чайных смесей, смесей пряностей, ликеров, маринадов
и прочего; короче, он усвоил всю традиционную премудрость, которую смог
преподать ему Бальдини, хотя и без особого интереса, но безропотно и вполне
успешно. Зато он проявлял особенное рвение, когда Бальдини инструктировал его
по части приготовления тинктур, вытяжек и эссенций. Не зная усталости, он давил
в винтовом прессе ядра горького миндаля, толок зерна муската, или рубил сечкой
серый комок амбры или расщеплял фиалковый корень, чтобы затем настаивать
стружку на чистейшем спирту. Он научился пользоваться разделительной воронкой,
чтобы отделять чистое масло выжатых лимонных корок от мутного остатка. Он
научился высушивать травы и цветы — на решетках в тени и тепле — и консервировать
шуршащую листву в запечатанных воском горшках и шкатулках. Он овладел
искусством вываривать помады, изготовлять настои, фильтровать, концентрировать,
осветлять и делать вытяжки.
Правда, мастерская Бальдини не была рассчитана на оптовое
производство цветочных и травяных масел. Да и в Париже вряд ли нашлось бы
необходимое количество свежих растений. Но иногда, когда розмарин, шалфей, мяту
или семена аниса можно было дешево купить на рынке или когда поступали довольно
крупные партии клубней ириса, или балдрианова корня, тмина, мускатного ореха,
или сухих цветов гвоздики, в Бальдини просыпался азарт алхимика, и он
вытаскивал свой большой медный перегонный куб с насаженным на него
конденсаторным ковшом. Он называл это «головой мавра» и гордился тем, что сорок
лет назад на южных склонах Лигурии и высотах Люберона он в чистом поле
дистиллировал с его помощью лаванду. И пока Гренуй размельчал предназначенный
для перегонки товар, Бальдини в лихорадочной спешке, ибо быстрота обработки
есть альфа и омега этого дела — разводил огонь в каменной печи, куда ставил
медный котел с довольно большим количеством воды. Он бросал туда разрубленные
на части растения, насаживал на патрубок двустенную крышку — «голову мавра» — и
подключал два небольших шланга для вытекающей и втекающей воды. Эта изощренная
конструкция для охлаждения конденсата, объяснял он, была встроена им позже, ибо
в свое время, работая в поле, он, разумеется, добивался охлаждения просто с
помощью ветра. Затем он раздувал огонь.
Содержимое куба постепенно закипало. И через некоторое
время, сперва колеблющимися каплями, потом нитеобразной струйкой дистиллят
вытекал из третьей трубки «головы мавра» во флорентийскую флягу, подставленную
Бальдини. Сначала он выглядел весьма невзрачно, как жидкий мутный суп. Но постепенно,
особенно после того, как наполненная фляга заменялась на новую и спокойно
отставлялась в сторону, эта гуща разделялась на две различные жидкости: внизу
отстаивалась цветочная или травяная вода, а сверху плавал толстый слой масла.
Теперь оставалось только осторожно, через нижнее горлышко флорентийской фляги,
слить нежно-благоухающую цветочную воду и получить в остатке чистое масло,
эссенцию, сильно пахнущую сущность растения.
