А всего десять дней назад крестьяне с криком разбегались при
виде его. Тогда он чувствовал себя не иначе, чем теперь, а теперь, закрывая
глаза, он чувствовал себя ничуть не иначе, чем тогда. Он втянул воздух, который
окружал его тело, и услышал запах плохих духов, и бархата, и новой кожи своих
туфель: он обонял шелк, пудру, растертую помаду, слабый аромат мыла из Потоси.
И вдруг он понял, что не голубиный бульон, не трюк с вентиляцией сделали из
него нормального человека, а единственно эти модные тряпки, прическа и
небольшие косметические ухищрения.
Заморгав, он открыл глаза и увидел, что господин в зеркале
подмигнул ему и тень улыбки коснулась его подкрашенных кармином губ, словно он
хотел дать ему знак, что находит его не слишком противным. И Гренуй тоже нашел,
что господин в зеркале, эта одетая как человек, замаскированная, не имеющая
запаха фигура тоже вполне ему симпатична; по крайней мере ему показалось, что,
если только довести маску до совершенства, она могла бы оказать такое
воздействие на внешний мир, на которое он Гренуй никогда бы не осмелился. Он
кивнул фигуре и увидел, что, отвечая ему кивком, она украдкой раздувает ноздри…
31
На следующий день — маркиз как раз обучал его необходимейшим
позам, жестам и танцевальным па — Гренуй разыграл припадок головокружения и
якобы совершенно обессилев в приступе удушья, повалился на диван.
Маркиз был вне себя. Он наорал на слуг, требуя немедленно
принести опахала и переносные вентиляторы, и едва слуги кинулись исполнять
приказание, как маркиз, опустившись на колени рядом с Гренуем начал обмахивать
его своим носовым платком, благоухавшим фиалками, и заклинать, прямо-таки
молить все-таки снова подняться, все-таки не испускать дух сейчас, но если
возможно, потерпеть до послезавтра, иначе будущее летальной флюидальной теории
окажется в серьезной опасности.
Гренуй корчился и извивался, кашлял, кряхтел, обеими руками
отмахивался от платка, и, наконец, весьма драматически свалился с дивана, и
забился в самый удаленный угол комнаты.
— Не эти духи! — воскликнул он как бы лишаясь
последних сил. — Не эти духи! Они убьют меня!
И только когда Тайад-Эспинасс выбросил в окно не только
платок, но и камзол, точно так же пахнувший фиалками, Гренуй дал своему
приступу ослабнуть и более спокойным голосом рассказал, что он как парфюмер
обладает свойственным людям его профессии чувствительным обонянием и всегда, но
особенно во время выздоровления, весьма остро реагирует на некоторые ароматы.
То обстоятельство, что именно аромат фиалки, в общем-то приятного цветка, так
ему невыносим, он может объяснить тем, что духи маркиза содержат высокий
процент фиалкового корня, а тот вследствие своего подземного происхождения
оказывает вредное воздействие на такую подверженную летальному флюиду особу,
как он, Гренуй. Уже вчера при первом опрыскивании духами он почувствовал себя
совершенно одурманенным, а сегодня, услышав запах корня во второй раз, он
почувствовал себя так, словно его столкнули назад, в ужасную душную земляную
яму, где он пребывал семь лет. Наверное, его природа возмутилась против
насилия, он не умеет этого выразить как-то иначе, ибо после того, как искусство
маркиза подарило ему жизнь в очищенном от флюида воздухе он лучше умрет на
месте, чем еще раз поддастся воздействию ненавистного флюида. Еще и сейчас внутри
у него все сжимается при одном воспоминании о духах из корня. Однако он
совершенно уверен, что силы мгновенно вернутся к нему, если маркиз для полного
удаления запаха фиалки позволит ему изготовить собственные духи. Ему
представляется очень легкий воздушный аромат, состоящий из удаленных от земли
ингредиентов — миндальной и апельсиновой воды, эвкалипта, масла сосновых
игл и кипарисового масла. Всего несколько брызг на платье, всего несколько
капель на шее и щеках — и он навсегда будет застрахован от повторения
мучительного припадка, только что накатившего на него…
То, что мы для удобочитаемости передали косвенной речью,
было на самом деле получасовым косноязычным словоизвержением, которое
прерывалось множеством хрипов, всхлипов и приступов удушья, сопровождалось
дрожью взмахами рук и красноречивым закатыванием глаз. Марких был глубоко
потрясен. Еще больше, чем симптомы страдания, его убедила изощренная
аргументация подопечного. Конечно же, это фиалковые духи! Отвратительно близкий
к земле, даже подземный продукт! Вероятно, он сам, употреблявший его много лет,
уже заражен им. Он не имел понятия, что этот аромат с каждым днем приближал его
к смерти. И подагра, и онемение затылка, и вялость члена, и геморрой, и шум в
ушах, и гнилой зуб — несомненно результаты отравления зловонным фиалковым
корнем. А этот глупый человечек, это убожество, забившееся в угол комнаты,
открывает ему истину. Маркиз растрогался. Ему захотелось подойти, поднять его,
прижать к своему просветленному сердцу. Но он боялся, что еще пахнет фиалками,
а потому еще раз кликнул слуг и приказал убрать из дома все фиалковые духи,
проветрить дворец, продезинфицировать свою одежду в аппарате витального воздуха
и в носилках доставить Гренуя к лучшему парфюмеру города. Именно этого
добивался Гренуй, разыгрывая свой припадок.
Производство ароматов имело в Монпелье старую традицию, и
хотя за последнее время по сравнению с городом-конкурентом Грасом оно пришло в
некоторый упадок, все же в городе жили несколько хороших мастеров — парфюмеров
и перчаточников. Самый почтенный среди них некто Рунель, приняв в расчет
деловые связи с семейством маркиза де ла Тайад-Эспинасса, которому он поставлял
мыло, притирания и благовония, согласился на чрезвычайный шаг — уступить на час
свое ателье доставленному в носилках странному парижскому подмастерью. Этот
последний не выслушал никаких объяснений, не пожелал узнать, где что стоит,
сказал, что сам разберется и сообразит, что к чему; и заперся в мастерской, и
провел там целый час, а тем временем Рунель с управляющим маркиза отправился в
кабачок, где, пропустив несколько стаканов вина, был вынужден узнать, почему
его фиалковая вода более не имеет права на существование.
Мастерская и лавка Рунеля были оборудованы далеко не так
роскошно, как в свое время магазин ароматических товаров Бальдини в Париже.
Несколько сортов цветочных масел, воды и пряностей не давали простора для
фантазии обычному парфюмеру. Однако Гренуй, едва втянув воздух, сразу же понял,
что имеющихся материалов для его целей вполне достаточно. Он не собирался создавать
никакого великого аромата; не хотел он смешивать, как в свое время у Бальдини,
и престижных духов, которые выделялись бы из моря посредственности и сводили бы
людей с ума. И даже простой запах цветов апельсинового дерева, обещанный
маркизу, не был его целью. Расхожие эссенции эвкалипта и кипарисового листа
должны были только замаскировать настоящий аромат, который он решил
изготовить, — а этим ароматом был человеческий запах. Он хотел присвоить
себе, пусть даже сперва в качестве плохого суррогата, запах человека, которым
сам он не обладал. Конечно, запаха человека вообще не бывает, так же как не
бывает человеческого лица вообще. Каждый человек пахнет по-своему, никто не
понимал этого лучше, чем Гренуй, который знал тысячи индивидуальных запахов и с
рождения различал людей на нюх. И все же, с точки зрения парфюмерии, была некая
основная тема человеческого запаха, впрочем довольно простая: потливо-жирная,
сырно-кисловатая, в общем достаточно противная основная тема, свойственная в
равной степени всем людям, а уж над ней в более тонкой градации колышутся
облачка индивидуальной ауры.
