Гренуй стоял на помосте и не прислушивался. Он с величайшим
удовлетворением наблюдал за воздействием совершенно другого, много более
реального флюида: своего собственного. Учитывая размеры актового зала, он
надушился очень сильно, и едва он поднялся на помост, аура его запаха начала
мощно излучаться в зал. Он видел — в самом деле, он видел даже глазами! —
как она захватила сначала первые ряды, затем переместилась дальше, к центру
зала, и наконец достигла последних рядов и растеклась по галерее. И тот, кого
она захватила — у Гренуя от радости запрыгало сердце, — тот менялся на
глазах. В полосе его аромата люди, сами того не сознавая изменяли выражение
лица, изменяли свое поведение, свои чувства. Тот, кто сначала глазел на него
только со сдержанным изумлением, теперь смотрел с умилением, тот, кто
неподвижно и прямо сидел на стуле, критически хмуря лоб и многозначительно
кривя рот, теперь свободнее подался вперед, а лицо его приняло детски
доверчивое выражение; и даже на лицах боязливых, испуганных, самых
чувствительных — тех, кто прежде не мог смотреть на него без ужаса, а потом без
подобающего скепсиса, появился налет дружелюбия, даже симпатии, как только их настиг
его запах.
По окончании доклада все собрание поднялось с мест,
охваченное бурным ликованием. «Да здравствует витальный флюид! Да здравствует
Тайад-Эспинасс! Ура — флюидальной теории! Долой ортодоксальную медицину! « —
кричал ученый народ Монпелье, самого значительного университетского города на
юге Франции, и маркиз де ла Тайад-Эспинасс пережил самый великий час своей
жизни.
А Гренуй, который спустился с помоста и смешался с толпой,
понял, что эти бешеные овации, собственно говоря, предназначались ему, ему
одному, Жан-Батисту Греную, хотя никто из ликующих в зале этого не подозревал.
34
Он еще несколько недель оставался в Монпелье. Он приобрел
некоторую известность, и его приглашали в салоны, где расспрашивали о пещерной
жизни и исцелении с помощью маркиза. Снова и снова ему приходилось повторять
историю о похитивших его разбойниках, о корзине и о лестнице. И каждый раз он
расписывал ее все красочнее и придумывал все новые подробности. Так он снова
натренировался в умении разговаривать — правда, не очень хорошо, так как с
языком у него всю жизнь не ладилось — и, что было для него важнее, приобрел
привычку ко лжи. В сущности, понял он, он может рассказывать людям что угодно.
Доверившись однажды — а к нему они проникались доверием с первого вдоха, которым
вбирали в себя его запах, — они потом верили ему. Далее он приобрел
некоторую уверенность в светском обхождении, которой никогда прежде не обладал.
Она выражалась даже физически. Он как бы стал выше ростом. Его горб, казалось,
исчез. Н держался почти прямо. И когда к нему обращались, он больше не сгибался
в поклоне, но оставался стоять, выдерживая направленные на него взгляды.
Конечно, за это время он не стал ни светским человеком, ни завсегдатаем
салонов, ни суверенным членом общества. Но угрюмая неуклюжесть сошла с него,
уступив место манере, которую можно было истолковать как естественную
скромность или в всяком случае врожденную робость и которая производила
трогательное впечатление на некоторых господ и некоторых дам — в ту эпоху в
светских кругах питали слабость к «естественному» и к чему-то вроде
неотесанного шарма.
В начале марта он собрал свои вещи и ушел, тайно, ранним
утром, едва открылись ворота, одетый в неброский коричневый сюртук,
приобретенный накануне у старьевщика, и потрепанную шляпу, которая наполовину
скрывала его лицо. Никто его не узнал, никто его не увидел, не заметил, потому
что он намеренно в этот день отказался от духов. И когда маркиз около полудня
приказал начать розыски, сторожа клялись и божились, что хоть они и видели
разных людей, выходящих из города, но никак не того всем известного пещерного
человека, который наверняка бросился бы им в глаза. Тогда маркиз распустил
слух, что Гренуй покинул ??онпелье с его согласия, чтобы съездить в Париж по
семейным делам. Однако втайне он ужасно разозлился, ибо намеревался предпринять
с Гренуем турне по всему королевству, чтобы завербовать сторонников своей
флюидальной теории.
Спустя некоторое время он успокоился, поскольку его слава
распространилась и без турне, почти без усилий с его стороны. В «Журналь де
саван» и даже в «Курьер де л'Эрон» появились длинные статьи о fluidum letale
Taillade, и со всех концов страны начали приезжать страдающие летальным
отравлением пациенты в надежде обрести у него исцеление. Летом 1764 года он
основал первую «Ложу витального флюида», которая в Монпелье насчитывала 12
членов и учредила филиалы в Марселе и Лионе. Потом он решился рвануть в Париж,
чтобы оттуда завоевать для своей теории весь цивилизованный мир, но еще прежде
ради пропагандистской поддержки своего похода совершить некий флюидальный
подвиг, который бы затмил исцеление пещерного человека и все прочие
эксперименты, а именно в начале декабря сопроводить группу бесстрашных адептов,
отправлявшихся на пик Канигу. Пик находился на долготе Парижа и считался
высочайшей вершиной Пиренеев. Этот ученый муж, стоявший на пороге старости,
приказал доставить себя на вершину высотой 2800 метров и там в течение трех
недель подвергнуть воздействию самого настоящего, самого свежего витального
воздуха, дабы, как он объявил во всеуслышание, точно к Рождеству снова
спуститься вниз в качестве крепкого двадцатилетнего юноши.
Адепты сдались уже сразу за Верне, последним человеческим
поселением у подножия ужасной горы. Однако маркиза ничто не могло остановить.
На ледяном холоде он сбросил с себя одежду и, исторгая громкие вопли ликования,
начал восхождение один. Последнее воспоминание о нем — это его силуэт с
экстатически воздетыми к небу руками, исчезающий с песней в снежной буре.
В ночь под Рождество ученики напрасно ожидали возвращения
маркиза де ла Тайад-Эспинасса. Он не вернулся ни старцем, ни юношей. И весной
следующего года, когда самые отважные отправились на поиски и взобрались на все
еще заснеженную вершину пика Канигу, не нашлось никакого следа — ни обрывка
одежды, ни кусочка тела, ни косточки.
Разумеется, это не повредило его учению. Напротив. Вскоре
разошлась легенда, что на самом пике горы он слился с вечным витальным флюидом,
растворил в нем себя и с тех пор невидимый, но вечно юный парит над вершинами
Пиренеев, и тот, кто туда поднимется, причастится к нему и в течение года будет
избавлен от болезней и процесса старения. Вплоть до конца XIX века несколько
медицинских кафедр отстаивали флюидальную теорию Тайада, а многие оккультные
общества применяли ее терапевтически. И в наши дни по обе стороны Пиренеев, а
именно в Перпиньяне и Фигерасе имеются тайные тайадовские ложи, которые
встречаются раз в год для восхождения на пик Канигу.
Там они разжигают большой костер якобы по поводу
солнцеворота или в честь святого Иоанна, на самом же деле для того, чтобы
воздать божественные почести своему Мастеру Тайад-Эспинассу и его великому
флюиду и достичь вечной жизни.
Часть третья
35
Если для первого этапа путешествия по Франции Греную
потребовалось семь лет, то второй этап он проделал менее чем за семь дней. Он
больше не избегал оживленных дорог и городов, не делал обходов. У него был
запах, он имел деньги, он верил в себя, и он торопился.
