Уже к вечеру того дня, когда он покинул Монпелье, он пришел
в Гро —дю-Руа, портовый городок к юго-западу от Эг-Морта, откуда на грузовом
паруснике отплыл в Марсель. В марсельском порту он сразу же подыскал корабль,
который отправлялся дальше вдоль побережья, на восток. Через два дня он был в
Тулоне, еще через три дня — в Канне. Остаток дороги он шел пешком. Он следовал
по тропе, ведущей в глубину страны, к северу, на холмы.
Через два часа он стоял на вершине плоскогорья, а перед ним
на много миль вокруг расстилался бассейн реки, нечто вроде гигантской
ландшафтной чаши, края которой составляли мягко возвышающиеся холмы и крутые
горные цепи, а далекое устье покрывали свежевспаханные поля, возделанные сады и
оливковые рощи. Совершенно особая, интимная атмосфера заполняла эту чашу. Хотя
море было так близко, что его можно было видеть с вершин холмов, в ней не было
ничего морского, ничего солоновато-песчаного, ничего открытого — лишь тихая
отъединенность, словно побережье находилось на расстоянии нескольких дней пути.
И хотя к северу возвышались большие горы, на которых еще лежал и еще долго
будет лежать снег, здесь не ощущалось никакой дикости или скудости, никакого
холодного ветра. Весна здесь продвинулась дальше, чем в Монпелье. Мягкая дымка
укрывала поля, как стеклянный колокол. Абрикосовые и миндальные деревья стояли
в цвету, и теплый воздух был пронизан ароматом нарциссов.
На другом конце этой большой чаши, примерно в двух милях,
лежал или, лучше сказать, лепился к крутизне гор некий город. На расстоянии он
не производил слишком помпезного впечатления. Там не было мощного,
возвышающегося над домами собора, а только пупырышек церковной колокольни, не
было доминирующей над пейзажем крепости, не было какого-нибудь великолепного
здания. Стены отнюдь не казались неприступными, тут и там дома выпрастывались
из-за своих оград, как бы стремясь к ровной поверхности, и придавали этой
мягкой картине слегка растрепанный вид. Казалось, этот город слишком часто
подвергался захвату и снова высвобождался, он как бы устал оказывать серьезное
сопротивление будущим вторжениям — но не по слабости, а по небрежности, или
даже из-за ощущения своей силы. Он как будто не желал тщеславиться. Он владел
большой ароматной чашей, благоухавшей у его ног, и, казалось, этим
довольствовался.
Этот одновременно невзрачный и самоуверенный городок
назывался Грас и вот уже несколько десятилетий считался бесспорной столицей
торговли и производства ароматических веществ, парфюмерных товаров, туалетных
сортов мыла и масел. Джузеппе Бальдини всегда произносил его название с мечтательным
восхищением. Он утверждал, что этот город — Рим ароматов, обетованная страна
парфюмеров, и тот, кто не прошел здешней школы, не имеет права на звание
парфюмера.
Гренуй смотрел на город Грас весьма трезвым взглядом. Он не
искал обетованной страны парфюмерии, и сердце его не забилось при виде гнезда,
прилепившегося к высоким склонам. Он пришел, потому что знал, что там лучше,
чем где бы то ни было, можно изучить некоторые технические приемы извлечения
ароматов. Их-то он и хотел освоить, ибо нуждался в них для своих целей. Он
вытащил из кармана флакон со своими духами, экономно надушился и отправился в
путь. Через полтора часа, к полудню, он был в Грасе.
Он поел на постоялом дворе в верхнем конце города на площади
Оз-Эр. Площадь по всей длине пересекал ручей, в котором дубильщики мыли кожи,
чтобы потом растянуть их для просушки.Воняло здесь так убийственно, что
некоторые постояльцы теряли аппетит. Но не Гренуй. Ему этот запах был знаком,
ему он придавал уверенности. Во всех городах он первым делом разыскивал квартал
дубильщиков. Потом, выходя из среды зловония и наводя справки о других местах в
городе, он уже не чувствовал себя чужаком.
Весь день, от полудня до вечера, он шнырял по городу. Город
был невероятно грязным, несмотря или скорее благодаря большому количеству воды,
которая струилась из дюжины источников и фонтанов, ворковала в неухоженных
ручьях и сточных канавах и подмывала или наводняла илом переулки. Дома в
некоторых кварталах стояли так тесно, что для проходов и лестничек оставалось
место всего в локоть шириной и пробиравшиеся по грязи прохожие тесно
прижимались друг к другу, если им нужно было обогнать идущего впереди. И даже
на площадях и на немногих широких улицах кареты едва могли разминуться. И,
однако, при всей грязи, при всей скученности и тесноте город распирала
предприимчивость ремесленников. Совершая свой обход, Гренуй насчитал не менее
семи мыловарен, дюжину парфюмерных и перчаточных ателье, бесчисленное множество
мелких мастерских по изготовлению дистиллятов, помад и специй и, наконец, около
семи оптовых лавок, где торговали ароматическими изделиями.
Во всяком случае, тут имелись торговцы, владевшие настоящими
крупными конторами по продаже ароматических веществ. По их домам это часто не
было заметно. Выходящие на улицу фасады выглядели по буржуазному скромно. Но
то, что лежало за фасадами — на складах, в кладовых и в огромных подвалах —
бочонки с маслом, штабели душистого лавандового мыла, баллоны с цветочными
эссенциями, вина, настойки, рулоны пахучих кож, мешки, и сундуки, и ящики, полные
пряностей… — Гренуй улавливал их запахи во всех подробностях сквозь самые
толстые стены — было богатством, какого не имели и князья. А когда он
принюхивался сильнее, сквозь выходящие на улицу прозаические торговые и
складские помещения, он обнаруживал, что на задней стороне этих
непритязательных буржуазных домов находились строения самого роскошного типа.
Вокруг маленьких, но очаровательных садов, где росли олеандры и пальмы и где
плескались фонтаны, окруженные клумбами, располагались выстроенные «покоем»,
открытым на южную сторону, жилые флигели усадеб; залитые солнцем, обтянутые
шелковыми обоями спальни в верхних этажах, великолепные гостиные с панелями из
экзотических сортов дерева в нижнем этаже и столовые, иногда пристроенные в
виде террас, выходящих в сад; здесь в самом деле, как рассказывал Бальдини, ели
с фарфоровых тарелок, пользуясь золотыми вилками, и ножами, и ложками. Господа,
которые жили за этими скромными кулисами, пахли золотом и властью, тяжелым
надежным богатством, и они пахли всем этим сильнее, чем все в этом роде, что до
сих пор обонял Гренуй во время своего путешествия по провинции.
Перед одним из таких закамуфлированных палаццо он простоял
довольно долго. Дом находился в начале улицы Друат — главной улицы,
пересекавшей город по всей длине с запада на восток. На вид в нем не было
ничего особенного, разве что с фасада он казался шире и солиднее, чем соседние
здания, но вовсе не импозантнее. Перед воротами стояла телега с бочками; ее
разгружали, скатывая бочки по приставной широкой доске. Вторая телега ожидала
своей очереди. Какой-то человек с бумагами вошел в контору, потом вышел из нее
с другим человеком, и оба исчезли в арке ворот. Гренуй стоял на противоположной
стороне улицы и наблюдал за этой суетой. То, что там происходило, его не
интересовало. И все-таки он не уходил. Что-то удерживало его на месте.
Он закрыл глаза и сконцентрировался на запахах, долетавших
до него от здания. Тут были запахи бочек уксуса и вина, потом сотни тяжелых
запахов склада, потом запахи богатства, проникавшие сквозь стены, как испарина
золотого пота, и, наконец, запахи сада, по-видимому, расположенного с другой
стороны дома. Было нелегко уловить эти нежные запахи сада, потому что они лишь
тонкими полосками перетекали через крышу дома вниз на улицу. Гренуй учуял
магнолию, гиацинты, шелковницу и рододендрон… — но, казалось, там было еще
что-то, какое-то убийственно прекрасное благоухание. Он никогда в жизни — или
нет, лишь один-единственный раз в жизни воспринимал обонянием столь изысканный
аромат. Его потянуло приблизиться.
