Но Гренуй не был бы Гренуем, если бы надолго удовлетворился
фаталистическо-героическим чувством. Для этого его воля к самоутверждению была
слишком непреклонной, тело слишком закаленным, ум — слишком изощренным. Итак,
он решился овладеть ароматом девушки из сада за каменной стеной. Пусть через
несколько недель он его потеряет и умрет от этой потери, пусть так. Но было бы
лучше не умирать и все-таки владеть ее ароматом или по крайней мере оттянуть
как на как можно более долгий срок эту потерю. Аромат надо сделать стойким.
Нужно устранить летучесть аромата, не нарушив его характера, — проблема из
области парфюмерии.
Есть запахи, которые держатся десятилетиями, Сундук,
натертый мускусом, кусок кожи, пропитанный коричным маслом, комок амбры,
шкатулка кедрового дерева в обонятельном смысле живут почти вечно. А другие —
лиметиновое масло, бергамот, экстракты нарцисса и туберозы и многие цветочные
ароматы — выдыхаются уже через несколько часов, если выставить их на воздух в
чистом виде. Парфюмер борется с этим роковым обстоятельством, связывая излишне
летучие ароматы — стойкими, как бы накладывая на них оковы, укрощающие их
стремление к свободе, а искусство состоит в том, чтобы наложить оковы не
жестко, а как бы предоставляя свободу связанному запаху, но все же удерживая
его достаточно близко, чтобы он не мог убежать. Этот трюк дважды великолепно
удался Греную с туберозным маслом, чей эфемерный аромат он сковал крошечными
количествами цибетина, ванили, лабданума и кипариса и именно тем выявил его
прелесть. Нельзя ли сделать нечто похожее с ароматом девушки? Разве непременно
нужно расточать драгоценнейший и самый хрупкий из ароматов, употребляя его в
чистом виде? Как нелепо! Как ужасающе бездарно! Разве алмазы оставляют
неограненными? Разве золото носят на шее самородками? Неужто он, Гренуй, —
всего лишь примитивный грабитель запахов вроде Дрюо и прочих мацератов,
дистилляторов и выжимателей цветов? Не он ли — величайший парфюмер мира?
Он стукнул себя по лбу с досады, что не додумался до этого
раньше. Конечно, этот единственный в своем роде аромат нельзя применять в
натуральном виде. Ему, как драгоценному камню, нужна оправа. Он на самом верху,
одновременно и вплетенный в другие запахи, и царящий над ними. Он изготовит
духи по всем правилам искусства, и аромат девушки за каменной стеной будет их
сердцем. Разумеется, для аранжировки, для опорной средней и разрешающей ноты,
для заострения и фиксации звучания не подходят ни мускус, ни цибетин, ни
розовое масло, ни амбра, это ясно. Для таких духов, для такого человеческого
благоухания ему нужны другие ингредиенты.
40
В мае того же года на розовом поле, на полпути от Граса к
расположенному восточнее местечка Опио, был найден обнаженный труп
пятнадцатилетней девушки. Она была убита ударом дубинки по затылку. Крестьянин,
обнаруживший труп, был так потрясен ужасной находкой, что чуть не навлек
подозрений на себя, когда дрожащим голосом сообщил лейтенанту полиции, что
никогда еще не видел такой красоты — хотя, в сущности, он хотел сказать, что
никогда еще не видел ничего ужаснее.
Девушка в самом деле отличалась изысканной красотой. Она
принадлежала к тому роскошному типу женщин, которые напоминают темный мед,
густой и сладкий и необычайно вязкий; которые одним плавным жестом, одним
поворотом головы, одним единственным медленным, как вращение бича, взглядом
овладевают пространством и при этом остаются спокойно стоять в центре
водоворота, словно не сознавая силы притяжения, с которой они привлекают
страсти и души как мужчин, так и женщин. А она была молода, в поре созревания,
очарование ее типа еще не достигло совершенства. Ее роскошные формы были еще
твердыми и гладкими, груди упругими, а ее плосковатое лицо, обрамленное
жесткими черными волосами, еще сохраняло нежнейшие контуры и таинственную
неопределенность черт. Впрочем, самих волос не было. Убийца отрезал их и унес с
собой, так же как и платье.
Подозрение пало на цыган. От цыган можно было ожидать всего.
Цыгане, как известно, ткали ковры из старых платьев, и набивали подушки
человечьим волосом, и мастерили маленьких кукол из кожи и зубов повешенных.
Такое извращенное преступление можно было приписать только цыганам. Но в то
время никаких цыган не было, не было нигде в округе, последний раз они
проходили здесь в декабре.
За отсутствием цыган стали подозревать итальянских батраков
сезонников. Итальянцев, правда, тоже не было, так рано они не появлялись, они
придут наниматься на сбор жасмина только в июне, значит, это не могут быть
итальянцы. Наконец, под подозрение попали парикмахеры, которых обыскали,
пытаясь обнаружить волосы убитой девушки. Тщетно. Потом заподозрили евреев,
потом якобы похотливых монахов бенедиктинского монастыря — хотя всем им было
уже далеко за семьдесят, потом цистерианцев, потом франкмасонов, потом
сумасшедших из богадельни, потом углежогов, потом нищих и даже безнравственных
аристократов, особенно маркиза де Кабри, потому что тот женился уже в третий
раз, устраивал, как говорили, в своих подвалах оргиастические мессы и при этом
пил кровь девственниц, чтобы повысить свою мужскую потенцию. Правда, ничего
конкретного доказать не удалось. Никто не был свидетелем убийства, ни платья,
ни волос мертвой не нашли. Через несколько недель лейтенант полиции прекратил
следствие.
В середине июня прибыли итальянцы, многие с семьями,
наниматься на сбор жасмина. Крестьяне, правда, брали их на работу, но, памятуя
об убийстве, запрещали своим женам и дочерям общаться с ними. Береженого Бог
бережет. Пусть эти сезонники действительно не отвечают за совершенное
преступление, но все-таки в принципе они могли бы отвечать за него, а потому
лучше их остерегаться.
Вскоре после начала сбора жасмина произошли два других
убийства. Снова жертвами стали девушки — писанные красавицы того же роскошного
чернокудрого типа, снова нашли их на цветочных полях обнаженными и обритыми с
тупой раной на затылке. Снова — никаких следов преступника. Новость
распространилась со скоростью огня, и угроза избиений уже нависла над пришлым
народом, как стало известно, что обе жертвы были итальянками, дочерьми одного
генуэзского батрака.
Это повергло людей в ужас. Они теперь не знали, на кого им
направить свою бессильную ярость. Правда, кое-кто еще подозревал сумасшедших
или бесноватого маркиза, но в это не очень-то верили, потому что сумасшедшие
днем и ночью находились под присмотром, а маркиз давно уехал в Париж. И люди
стали жаться друг к другу. Крестьяне открыли свои сараи для сезонников, которые
раньше ночевали в чистом поле. Горожане в каждом квартале организовали ночные
дозоры. Лейтенант полиции усилил караулы у городских ворот. Но все
предосторожности оказались тщетными. Через несколько дней после двойного
убийства снова нашли труп девушки, в том же изуродованном виде, как и
предыдущие. На этот раз речь шла о девушке из Сардинии — прачке епископского
дворца, убитой недалеко от Фонтен-де-ла-Фу, то есть прямо у городских ворот. И
хотя под давлением возбужденных горожан Совет консулов принял дальнейшие меры —
строжайшие проверки у застав, усиление ночных дозоров, запрещение выходить на
улицу после наступления темноты всем особам женского пола, — этим летом не
проходило недели, чтобы где-нибудь не был обнаружен труп молодой девушки. И
всегда того возраста, когда девушка только еще начинает становиться женщиной, и
всегда это были самые красивые смуглянки того самого неотразимого типа.
Впрочем, вскоре убийца удостоит своим вниманием и преобладающий среди местного
населения тип мягкой, белокожей и несколько полноватой девушки. Даже жгучие
брюнетки, даже шатенки — если они были не слишком худыми — в последнее время
становились его жертвами. Он выслеживал их везде, уже не только в окрестностях
Граса, но и посреди города, даже в домах. Дочь одного столяра была найдена
убитой в своей горнице на пятом этаже, и никто в доме не услышал ни малейшего
шума, и ни одна из собак, которые обычно издалека чуяли и громко облаивали
чужого, даже не тявкнула. Убийца казался неуловимым, бестелесным духом.
