44
В тот момент, когда Лаура Риши со своим отцом покидала Грас,
Гренуй находился на другом конце города в мастерской Арнульфи и мацерировал
жонкилии. Он был один и в хорошем настроении. Его время в Грасе кончалось.
Предстоял день триумфа. У него в хижине, в ящичках, проложенных ватой, лежали
двадцать четыре миниатюрных флакона с каплями пролитой ауры двадцати четырех
невинных девушек — драгоценные эссенции добытые Гренуем в прошлом году путем
холодного анфлеража тел, дигерирования волос и платья, лаважа и дистилляции. А
двадцать пятую — самую роскошную, самую важную эссенцию — он получит сегодня. У
него уже приготовлен тигелек с многократно очищенным жиром, кусок тончайшего
полотна и баллон чистейшего спирта для этой последней добычи. Местность была
разведана. Стояло новолуние.
Он знал, что усадьба на улице Друат хорошо охраняется и
проникнуть в нее с помощью взлома не удастся. Поэтому он хотел пробраться туда
еще в сумерках, до закрытия ворот, и под прикрытием отсутствия собственного запаха,
которое как шапка-невидимка делало его незаметным для людей и животных,
спрятаться в каком-либо углу дома. Позже, когда все уснут, он, следуя в темноте
за компасом своего нюха, поднимется наверх, к своему сокровищу. Он обработает
его тут же, на месте, завернув в пропитанную жиром простыню. Только волосы и
платье он, как всегда, возьмет с собой, потому что эти части могут быть промыты
прямо в винном спирте, что удобнее проделать в мастерской. Для конечной
переработки помады и ее дистиллировки в концентрат ему понадобится еще одна
ночь. И если все пойдет хорошо — а у него не было оснований сомневаться в том,
что все пойдет хорошо, — тогда послезавтра он станет владельцем всех
эссенций, необходимых для изготовления лучших в мире духов, и он покинет Грас как
человек, пахнущий лучше всех на земле.
К обеду он покончил с фонкилиями. Он погасил огонь, закрыл
котел с жиром и вышел из мастерской, чтобы проветриться. Ветер дул с запада.
Уже с первого вдоха он насторожился. В атмосфере было что-то
не так, что-то не в порядке. В запахе города, в этом его одеянии, в его
невидимом шлейфе, сотканном из многих тысяч нитей, не хватало золотой нити. За
последние несколько недель эта благоухающая нить стала такой крепкой, что
Гренуй явственно ощущал ее даже за городом, у своей хижины. Теперь она пропала,
исчезла, ее нельзя было обнаружить обонянием. Гренуй словно окаменел от страха.
Она мертва, подумал он. Потом еще ужаснее: меня опередил
другой. Другой сорвал мой цветок и присвоил себе аромат! Он не закричал, для
этого его потрясение было слишком велико, но слезы набухли в уголках его глаз и
вдруг хлынули потоком.
И тут явился к обеду Дрюо из «Четырех Дофинов» и между
прочим рассказал, что сегодня утром Второй Консул с двенадцатью мулами и со
своей дочерью отбыл в Гренобль. Гренуй сглотнул слезы и бросился бежать через
весь город к заставе Дю-Кур. На площади у ворот он остановился и принюхался. И
в чистом, не тронутом городскими запахами западном ветре он действительно снова
обнаружил свою золотую нить, аромат доносился не с северо-запада, куда вела
дорога на Гренобль, а скорее с юго-запада, с направления на Кабри.
Гренуй спросил у стражи, по какой дороге поехал Второй
Консул. Один из сторожей показал на север. А не на Кабри? Может, он отправился
к югу, на Орибо или Ла Напуль? Нет, конечно, сказал сторож, он видел это
собственными глазами.
Гренуй ринулся назад, через город, к своей хижине, запихнул
в заплечный мешок кусок полотна, горшок для помады, шпатель, ножницы и
маленькую гладкую дубинку из оливкового дерева и не мешкая отправился в путь —
не по дороге в Гренобль, но по дороге, указанной ему нюхом: на юг.
Этот путь прямой путь на Ла Напуль, вел вдоль отрогов
Таннерона через речные рукава Фрайеры и Сианьи. Идти было легко. Гренуй быстро
продвигался вперед. Когда справа возник пейзаж Орибо, словно повисшего на
склонах гор, он учуял, что почти нагнал беглецов. Скоро он оказался на одной
высоте с ними. Теперь он чуял каждого из них в отдельности, он даже различал на
нюх их лошадей. Они, наверное, находились самое большее в миле от него, где-то
в лесах таннерона. Они держали путь на юг, к морю. Точно так же, как он.
Около пяти часов пополудни Гренуй пришел в Ла Напуль. Он
нашел постоялый двор, поел и спросил насчет дешевого ночлега. Дескать, он —
подмастерье дубильщика из Ниццы и идет в Марсель. Можно переночевать на
конюшне, был ответ. Там он забрался в угол и выспался. Приближение трех
верховых он почуял издалека. Теперь оставалось только ждать.
Через два часа — уже сильно смеркалось — они подъехали.
Чтобы сохранить свое инкогнито, все трое переоделись. Обе женщины были в темных
платьях и вуалях, Риши — в черном камзоле. Он выдавал себя за дворянина из
Кастелланы; завтра он хочет переправиться на Леринские острова, пусть хозяин
приготовит завтрак к рассвету. Есть ли в доме другие постояльцы? Нет, сказал
хозяин, только подмастерье дубильщика из Ниццы, но он ночует на конюшне.
Риши отправил женщин в комнаты. Сам же заглянул на конюшню,
чтобы взять кое-что из поклажи, как он сказал. Сначала он не смог найти
подмастерья, и ему пришлось попросить конюха принести фонарь, тогда он заметил
его в углу: подмастерье дубильщика лежал на соломе и старой попоне и крепко
спал, положив под голову заплечный мешок. Он выглядел таким невзрачным и
незаметным, что Риши на момент показалось, что его вообще нет, что это химера,
причудливая тень, отброшенная колеблющимся светом свечи в фонаре. Во всяком
случае, Риши тут же стало ясно, что от этого прямо-таки трогательного
безобидного существа не исходит ни малейшей опасности, и он тихо удалился,
чтобы не нарушить его сон, и вернулся в дом.
Он поужинал вместе с дочерью в ее комнате. При отъезде он не
объяснил ей цели их путешествия, не сделал этого и теперь, хотя она и просила
его об этом. Завтра он посвятит ее во все, сказал он, и она может не
сомневаться, что все, что он планирует и делает, направлено к ее благу и в
будущем принесет ей счастье. После ужина они сыграли несколько партий в ломбер,
и он все проиграл, потому что не смотрел в свои карты, а любовался красотой ее
лица. Около девяти он проводил ее в ее комнату, расположенную напротив его
комнаты, и запер дверь снаружи. Потом и сам он лег спать.
Он вдруг почувствовал страшную усталость — сказалось
напряжение тяжелого дня и предыдущей ночи, но в то же время он был доволен
собой и ходом вещей. Без малейшей озабоченности, без мрачных предчувствий,
терзавших его бессонницей вплоть до вчерашнего дня каждый раз, когда он гасил
лампу, он тут же заснул и спал без сновидений, без стонов, без судорожных
вздрагиваний или нервозного переворачивания с одного бока на другой. Впервые а
долгое время Риши обрел глубокий, спокойный сон.
В то же время Гренуй поднялся со своей подстилки в конюшне.
Он тоже был доволен собой и ходом вещей и чувствовал себя вполне отдохнувшим,
хотя не спал ни секунды. Когда Риши заходил на конюшню, он только притворялся
спящим, чтобы сделать еще нагляднее то впечатление безвредности, которое уже
сам по себе внушал его «невзрачный» запах. Он-то воспринял Риши чрезвычайно
остро, то есть нюхом, и от него отнюдь не укрылось облегчение, испытанное Риши
при виде его.
