Бабушкина забывчивость меня удивила. Я прекрасно знал
содержимое холодильника и решил напомнить, чем еще можно отблагодарить Тонечку.
— Как нету?! — крикнул я, настежь открывая
холодильную дверцу. — А лосося?! Вон икры еще сколько!
— Идиот, это позапрошлогодние банки! — оборвала
меня бабушка. — Что я, по-твоему, могу дать Тонечке несвежее?!
— До свидания, Нина Антоновна! Саша, до
свидания… — заторопилась Тоня и, отяготив карман халата жестяным диском
шпротов, покинула квартиру.
— Нет, я думала, большего болвана, чем твой дедушка, в
природе не существует, но ты и его перещеголял, — сказала бабушка, закрыв
за Тоней дверь. — Кто тебя потянул за одно место? Лосося… Сейчас такого
лосося дам, что забудешь, кто ты есть! Это лосось для Галины Сергевны, а икра
профессору. Одевайся, кретин, пора к гомеопату ехать. Пока на метро доберемся,
он нас и ждать перестанет. Чтоб эта машина развалилась под твоим дедушкой, как
жизнь развалилась моя. Одевайся…
Дедушка с Лешей сидели на берегу водохранилища и ловили
рыбу. Леша следил за колокольчиком заброшенного далеко в воду спиннинга и
вполуха слушал сидевшего около него с удочкой дедушку.
— Тяжело, Леш, сил больше нет, — жаловался дедушка,
поглядывая на тонкий гусиный поплавок. — Раза три уже думал в гараже
запереться. Пустить мотор, и ну его все… Только и удерживало, что оставить ее
не на кого. Она меня клянет, что я по концертам езжу, на рыбалку, а мне
деваться некуда. В комиссию бытовую вперся, в профсоюз — только бы из дома
уходить. Завтра вот путевки распределять буду — уже хорошо, пройдет день. На
концерты эти и не ходит никто, а я езжу. То в Ростов, то в Могилев, то в Новый
Оскол. Думаешь, большая радость? Но хоть гостиница, покой, прием иногда хороший
устроят. А дома несколько дней проведу, чувствую — сердце останавливается.
Заедает насмерть. То Дездемона, то Анна Каренина. Зачем ты меня увез из Киева,
зачем ты меня отправил в эвакуацию, зачем ты меня положил в психушку?..
— В психушку?
— Она ж больная психически, Леш. Тридцать лет назад у
нее мания преследования была. Рассказала на кухне какой-то анекдот про царя, а
через несколько дней пришли топтуны, забрали из соседней квартиры Федьку
Зильбермана, врача, и о ней спросили: «Кто такая, почему такая молодая, нигде
не работает?» Объяснили: мол, с ребенком сидит. А с ней паника: «Меня посадят,
меня заберут…» Побежала к Верке, соседке, а та подбросила: «Конечно, посадят!
Этого за анекдот взяли, того посадили!» Что с ней творилось, Леш! Шубу новую я
из Югославии ей привез — в клочки изрезала. Духов флакон «Шанели» — разбила.
Говорит, придут с обыском, найдут, скажут — связь с заграницей. В троллейбусе
кто-то взглянет — она выбегает, ловит такси. Дочь под одеяло прятала, шептала:
«Доченька, меня посадят, будь умницей, слушайся папу». Мне посоветовали ее в
больницу положить, я положил. Так ее до волдырей искололи, еще хуже стало. С
тех пор никакого житья. Мне советуют ее сейчас в клинику положить хотя бы на
месяц. Все-таки время другое, можно и с врачами договориться, и навещать. Но не
могу я! Она меня за тот раз тридцать лет клянет, предателем называет — как я ее
опять положу? Да и Сашей кто заниматься будет? Болеет парень все время,
благодаря ей только и тянет.
— А мать что же?
— Мать! Прокляла ее бабка, и правильно! Он жил с ней до
четырех лет. Бабка к ним на квартиру почти каждый день ходила, помогала.
Пеленки стирала, готовила. Весь дом на ней был. Потом Оля с мужем развелась,
Саше тогда три года было, я стал предлагать: «Оль, иди к нам с ребенком. Бабка
в Саше души не чает, будем жить все вместе. Квартиру твою сдадим, всем легче
будет». «Нет, — говорит, — не хочу быть от вас зависимой, не могу
жить с матерью». Я нажимаю, говорю: «Больной парень у тебя — тяжело будет.
Переезжай к нам». Согласилась было, и тут карлик этот на нашу голову свалился…
— Карлик?
— Ну, не карлик, но вот такого роста, Леш! —
Дедушка поднял руку на метр от земли. — Художник, черт бы его побрал!
Нищий, пьющий — и знаешь откуда? Из Сочи!
— Любовь зла, — засмеялся Леша.
— Меня чуть второй инфаркт не хватил! Говорит, он
талантливый, но это же дурой надо быть, чтобы не понимать, что ему прописка
московская нужна! Что в Москве талантливых алкоголиков мало? Но веришь, Леш,
все бы простил — пусть карлик, пусть пьет, пусть прописку хочет. Расхлебывай
сама, если дура! Но что ребенка из-за него предала — ни ему никогда не прощу,
ни ей. Повезла Сашу в Сочи знакомить с ним, привезла назад с воспалением
легких, бросила на нас и в тот же день опять туда уехала. Карлик там не то тоже
заболел, не то запил.
— Да-а… — осуждающе протянул Леша, подматывая
катушку спиннинга.
— Мы с бабкой и решили после этого Сашу не отдавать.
Нельзя такой матери ребенка иметь! Она вернулась, мы ей так и сказали. А она,
сволочь, что сделала — дождалась, когда он поправился, подкараулила его во
дворе и увела. Он дурачок, пошел, конечно, мама все-таки, не понимает, что
даром этой маме не нужен. Бабка по двору бегала, криком кричала. Такой ужас
был… Лифтерши сказали, она его в цирк повела. Я на машину и туда с бабкой. И
как раз они в антракте выходят. Он задыхается, лицо распухло, слезы из глаз. У
него же аллергия, а в цирке животные. Бабка увидела, чуть в обморок не упала. Я
его в машину посадил и увез. Пятый год с тех пор с нами живет. А эта с
карликом. Он два года назад к ней переехал.
Леша присвистнул.
— А ребенка так и забыла?
— Плакала сначала, просила отдать. Карлик этот тоже
вмешивался. Письмо мне написал! Вы не имеете права… Вы заставляете ребенка
предавать свою мать… Он мне права указывать будет, алкаш чертов! Потом как-то
утряслось все. Сейчас она приходит иногда, каждый раз скандалит с бабкой,
доводит ее до истерики. Говорит, мы у нее ребенка украли. Дура! Он загнулся бы
у нее. Им заниматься надо с утра до ночи, врачам его показывать, а у нее в
голове только хер этот да его художества. Всю квартиру «творчеством» своим
загромоздил, а квартира, между прочим, мной построена — и для дочери, а не ему
под мастерскую. И знаешь какую наглость имел?! Сашу перед школой хотели
отдыхать отправить, так он предложил: «У меня дом в Сочи свободен, можете туда
на лето поехать». Сам влез в мою квартиру и говорит, что его дом свободен! Ну
где это видано?!
— А что? — удивился Леша дедушкиному негодованию,
отрезая себе хлеб для бутерброда. — Взяли бы да поехали.
