— Ем кость.
— Плюнь! Плюнь скорее, сволочь! Плюнь!
— Что плюнь?
— Кость!
— Да нет, — показал я на молоко, — я просто
читаю. Ем кость один литр.
— Емкость, кретин! — подскочила на табурете
бабушка, но повода для крика у нее не было. Я был в восторге от своей проделки!
В день рождения, про который бабушка сообщила, почесывая
полосу, натертую резинкой трико, я тоже ел рыбу и гречку. И хотя я знал уже,
что день рождения — это не праздник, мне подумалось, что под это дело можно
заполучить на десерт какие-нибудь конфеты для врачей или, на худой конец,
шоколадку.
— Тыц-пиздыц, шоколадку! Вчера ел уже, хватит.
— Но вчера просто так было, а сегодня день рождения.
— Ну и что?
— Отметили бы.
— Что отмечать? Жизнь уходит, что хорошего? Жуй.
После еды бабушка все же вручила мне крохотную шоколадку
«Сказки Пушкина» и, дав в придачу таблетку от аллергии, отправила гулять во
двор. Там со мной должна была встретиться мама.
С мамой я виделся редко. Последний раз это было больше
месяца назад, когда налетел сильный, как буря, ветер. Я гулял, и ветер очень
напугал меня. Двор из привычного стал вдруг чужим и грозным, деревья над
головой страшно шумели, растрепанные картонки и мусор летали вокруг будто
заколдованные, и хотя до дома было несколько шагов, я вдруг почувствовал себя
потерянным, словно находился в лесу. Ветер трепал на мне одежду, сыпал в глаза
пыль, а я топтался на месте, закрывая лицо ладонями, и не знал, что делать. Тут
появилась мама. Она взяла меня за руку и повела в соседний подъезд к своей
знакомой. Там мы сели на кухне и зажгли над столом маленькую лампу, уютную, как
костер. Потерявший меня ветер терзал за окном деревья, вымещая на них обиду, а
мы сидели и ели картофельное пюре. Пюре было необыкновенно вкусным, я быстро
съел его, захотел еще и стал топтать вилкой в маминой тарелке, поясняя, что
пюре плохо размято. Нажав раза три, я слизывал то, что оставалось между
зубцами, и мял снова. Поняв мою хитрость, мама засмеялась и отложила мне из
своей тарелки половину. Мы сидели на кухне, пока не утих ветер, а потом мама
отвела меня домой. Дома я сказал бабушке, что мама спасла меня от бури, и
действительно так думал.
Редкие встречи с мамой были самыми радостными событиями в
моей жизни. Только с мамой было мне весело и хорошо. Только она рассказывала
то, что действительно было интересно слушать, и одна она дарила мне то, что
действительно нравилось иметь. Бабушка с дедушкой покупали ненавистные колготки
и фланелевые рубашки. Все игрушки, которые у меня были, подарила мама. Бабушка
ругала ее за это и говорила, что все выбросит.
Мама ничего не запрещала. Когда мы гуляли с ней, я
рассказал, как пытался залезть на дерево, но испугался и не смог. Я знал, что
маме это будет интересно, но не думал, что она предложит попробовать еще раз и
даже будет смотреть, как я лезу, подбадривая снизу и советуя, за какую ветку
лучше взяться. Лезть при маме было не страшно, и я забрался на ту же высоту, на
какую забирались обычно Борька и другие ребята.
Мама всегда смеялась над моими страхами, не разделяя ни
одного. А боялся я многого. Я боялся примет; боялся, что, когда я корчу рожу,
кто-нибудь меня напугает и я так и останусь; боялся спичек, потому что на них
ядовитая сера. Один раз я прошелся задом наперед и боялся потом целую неделю,
потому что бабушка сказала: «Кто ходит задом, у того мать умрет». По этой же
причине я боялся перепутать тапочки и надеть правый тапок на левую ногу. Еще я
увидел в подвале незакрытый кран, из которого текла вода, и стал бояться
скорого наводнения. О наводнении я говорил лифтершам, убеждал их, что кран надо
немедленно закрыть, но они не понимали и только глупо переглядывались.
Мама объясняла, что все мои страхи напрасны. Она говорила,
что вода в подвале утечет по трубам, что задом наперед я могу ходить сколько
угодно, что приметы сбываются только хорошие. Она даже специально грызла
спичку, показывая, что головка серы не так уж ядовита. Я слушал с восторженным
недоверием и смотрел на маму, как на фокусника. Мудреное слово «инакомыслие»,
прозвучавшее как-то по телевизору, подходило к ее речам как нельзя лучше.
Теперь, гуляя по двору, я ждал услышать, что скажет она на утверждение бабушки,
будто на свете есть Бог, который видит все мои издевательства и карает меня за
них болезнями.
Мама появилась во дворе только к вечеру. Она села на
скамейку, а я к ней на колени. Хотелось обнять ее и прижаться изо всех сил. Я
сделал это, но желание все равно осталось. Я знал, что оно останется, сколько
ни прижимайся, прижался еще раз, и мы стали разговаривать. Мама сказала, что
купила мне в подарок железную дорогу, но передаст ее дедушка, чтобы бабушка
подумала, будто это от него, и ничего с ней не сделала. Я спросил, как железная
дорога выглядит, мама описала ее, а потом я сказал, что боюсь Бога.
— Что ж ты трусишка такой, всего боишься? —
спросила мама, глядя на меня с веселым удивлением. — Бога теперь выдумал.
Бабушка, что ли, настращала опять?
Я рассказал, как появился у меня этот страх, и мама
объяснила, что есть Бог или нет, никто не знает, а если и есть, бояться мне
нечего, потому что я ребенок. Ребенка Бог карать ни за что не станет.
Мы встали со скамейки. Я шел с мамой и думал, что рядом с
ней не боялся бы ничего и никогда. Никогда, никогда не было бы мне возле нее
страшно. И тут я испугался так, что прирос к земле…
Прямо на нас вышел из-за угла карлик-кровопийца. Это был он,
я сразу узнал его, и в горле у меня пересохло.
— А я полчаса хожу вас ищу, — сказал карлик,
зловеще улыбнувшись, и протянул ко мне страшные руки.
— Сашуха, с днем рождения! — крикнул он и… схватив
меня за голову, поднял в воздух!
Подобного ужаса я еще не испытывал. Если я не бросился
бежать, то лишь потому, что, очутившись вновь на земле, не мог сдвинуться с
места. Так во сне нельзя убежать от надвигающегося поезда или ножа. Не помню,
как мы попрощались, как я попал домой. Помню, что, только увидев бабушку, я
облегченно вздохнул и почувствовал, как поджавшееся сердце успокоенно
опускается на привычное место — спасся…
— Сволочь, за голову схватил! — говорила потом
бабушка. — В шее вилочка и палочка вот так соединены. — Бабушка
показала пальцами как. — У ребенка кости тонкие, палочка из вилочки
выскочит, еле-еле повернуть надо. А выскочит — конец. Я тебе говорила, чтобы ты
бегом от него бежал, если увидишь? Говорила? Так ты к моим словам относишься?
Ну ничего… Бог тебя покарает за это!
