«Кто же будет мне его закалывать? — думал я. — Неужели
эта нянечка, которая моет шваброй пол? И положила ли бабушка булавку?»
— Я там булавочку воткнула, закалывайте на ночь
получше, ерзает он, беспокойно спит, — словно в ответ на мои мысли
донеслись бабушкины слова.
— Все сделаем, не волнуйтесь.
На этом бабушка с главврачом разошлись. Бабушка, на
удивление легко со мной расставшись, отправилась во взрослый санаторий, который
был через дорогу, а главврач взяла мой чемодан и повела меня в палату.
По пути я внимательно смотрел по сторонам, осваиваясь на новом
месте. Корпус санатория оказался большим и белым. В коридоре светили лампы
дневного света, которые отражались в глянце желто-зеленого линолеума на полу.
Пахло хлоркой. Середина коридора расширялась в холл, где стояли огромный фикус
с пожелтевшими и пыльными листьями, два дивана на колесиках, четыре, тоже на
колесиках, кресла и черно-белый телевизор, который, как потом оказалось,
показывал только первую программу. В конце коридора была игровая комната, или
торцевая, как непонятно называла ее главврач. Там были настольные игры, кубики
и прочая ерунда.
Палата оказалась четырехместной. Моими соседями стали
Заварзин и Куранов. Они давно уже расположились и играли в шахматы, когда
главврач представила им меня и сказала:
— Знакомьтесь, а я пойду найду вам четвертого соседа.
Что-то никак мы сегодня не распределимся.
Знакомиться я не умел, потому что никогда этого раньше не
делал и в компании сверстников очутился впервые. Не долго думая, я подошел к
Куранову, хлопнул его по плечу, как, мне казалось, должны делать настоящие
приятели, и предложил:
— Давай дружить.
Потом я таким же образом предложил дружить Заварзину.
И Куранов, и Заварзин дружить со мной согласились. Куранова
звали Игорь, а Заварзина Андрей. Игорь был со мной одного возраста, а Андрей на
год старше. Но Андрей не выговаривал букву «р», заикался, и разница в возрасте
совершенно не чувствовалась. Я подождал, пока мои новые друзья доиграют партию,
и мы пошли осматривать санаторий.
До отбоя оставалось совсем немного. Поздний час настраивал
на грустный лад и сдерживал голос. От запертых дверей бильярдной, кинозала и
кружка «Умелые руки» исходила какая-то торжественность. Казалось, за каждой из
них таится клад удовольствий, которому суждено попасть в наши руки завтра, но
никак не сегодня. Но и сегодняшнего дня было жалко. Я хотел растянуть его,
послоняться в надежде набрести на какие-нибудь новые события и уныло понимал —
все, что могло сегодня произойти, уже произошло, и кроме как спать ничего не
остается.
Когда мы вернулись в палату, то увидели нашего четвертого
соседа. Со слезами на глазах он уговаривал воспитательницу переселить его:
— Ну пачэму я с ными должэн в палатэ быт! — кричал
он. — Я к Мэдведэву хачу, к Короткову! Ани маи друзья! А с этими што, на
гаршке сидэт! Пэрэнэсите крават, я здэс все равно нэ астанус!
Четвертым нашим соседом стал Лордкипанидзе. Ему было
тринадцать лет, и он хотел в палату к сверстникам, но там были заняты все
четыре кровати. Чтобы переселить его, свободную кровать из нашей палаты надо было
перенести в ту, где хотел жить Лордкипанидзе, и воспитательница на такие
перестановки не соглашалась.
На шум пришла главврач.
— В чем дело?
Воспитательница объяснила. Главврач успокоила Лордкипанидзе,
пообещав, что переселит его через пару дней, потом подошла ко мне и сказала:
— С Лордкипанидзе мы разберемся, а с этим Савельевым,
Тамара Григорьевна, не знаю, что делать. Бабушка его со мной говорила, сказала,
он какой-то больной-разбольной, ничего ему нельзя. Велела следить, чтоб не
бегал, дала носовые платки с булавками. «Подкалывайте, — говорит, —
под рубашку, меняйте, если вспотеет». Что я, Каштанка, за ним носиться?
Лекарств вручила целый мешок. Сестра дежурная за голову схватится, там одной
гомеопатии шесть коробок.
— Саш, — обратилась ко мне воспитательница, —
ты чего ж такой больной нам на голову свалился? Сидел бы дома или в больницу бы
лег. Здесь все-таки санаторий, а не реанимация. С тобой что случится, нас потом
твоя бабушка со свету сживет. Что нам с тобой делать? В палате запирать?
— Нет, зачем? — ответила главврач. — Бабушка
сказала, будет каждый вечер навещать, вот пусть и нянчится с ним. На весь день
назначу ему процедуры, а вечером будет с бабушкой.
— А днем?
— А днем обед и тихий час.
Я чуть не плакал, прощаясь с мечтой о веселом летнем отдыхе,
и думал, что на обратном пути обязательно казню в туалете поезда главврача и
воспитательницу. Я даже начал выбирать, кого казнить первой, но воспитательница
вдруг утешительно сказала:
— Ладно, не огорчайся. У нас всем здесь хорошо.
Что-нибудь и для тебя придумаем.
И хотя главврач недоверчиво на нее посмотрела, от радости
вновь обретенной надежды я тут же простил их обеих. На этом, однако, дело не
кончилось.
Пожелав нам спокойной ночи, главврач повернулась к
выключателю, чтобы погасить свет, но случайно бросила на меня еще один взгляд и
замерла, словно разглядела что-то страшное.
— А где твой колпачок? — тревожно спросила она.
— Какой колпачок?
— Бабушка сказала, ты должен спать в колпачке.
Это было выше моих сил!
— Мне только после ванны…
— Надевай, надевай! Мне она сказала, чтобы ты в нем
спал.
— После ванны!
— Надевай, не разговаривай! Где он у тебя? В чемодане?
Главврач открыла мой чемодан и сразу нашла колпачок,
который, будто самая необходимая вещь, лежал сверху. На него тоже был нашит
ярлычок с моей фамилией.
— Ну-ка привстань!
— После ванны!
Под дружный смех Куранова, Заварзина и Лордкипанидзе
главврач ловко натянула колпачок мне на голову и с первой попытки, что не
удавалось даже бабушке, заколола его под горлом булавкой.
— Все, спи. И только попробуй снять! Я ночью зайду
проверю, — пообещала она, погасила свет и вышла вместе с воспитательницей
из палаты.
Так закончился первый день в санатории.
С этого момента и до возвращения домой жизнь моя
превратилась в калейдоскоп событий, рассказать о которых последовательно и
подробно просто невозможно. Чего только не было за месяц моего отдыха! Это
время было самым ярким в моей жизни, и омрачить его не могли ни махровый
колпачок, ни бабушка, ни Лордкипанидзе, ни даже трехлитровая клизма, которую
мне почем зря поставили перед самым отъездом.
