Далее комбинация из нескольких слов, в значении которых я
разобрался, когда познакомился с пятиклассником Димой Чугуновым.
— Вылезай, сволочь!
Снова комбинация — это уже в мой адрес.
— Будь ты проклят…
Любимое проклятие.
— Чтоб ты жизнь свою в тюрьме кончил…
Комбинация.
— Чтоб ты заживо в больнице сгнил! Чтоб у тебя отсохли:
печень, почки, мозг, сердце! Чтоб тебя сожрал стафилококк золотистый!
Комбинация.
— Раздевайся, буду вытирать заново!!!
Неслыханная комбинация!
И снова,
и снова,
и снова…
Утро
— А все равно красная ягода лучше черной! —
раздался истошный крик, и я проснулся.
Крик был так ужасен, что я подскочил на кровати и долго
озирался в страхе по сторонам, пытаясь понять его происхождение, пока не
догадался, что кричал я сам во сне. Поняв это, я успокоился, оделся и вышел из
спальни.
— Чего так рано встал? — удивилась бабушка,
стоявшая в дверях кухни с фарфоровым чайником в руках.
— Проснулся.
— Чтоб ты больше никогда уже не проснулся! —
Бабушка была явно не в духе. — Мой руки, садись жрать.
Я хорошо вымыл руки, дважды намылив их, и стал вытираться
махровым полотенцем с зайчиками. В ванную заглянула бабушка.
— Мой руки снова! Этим полотенцем вытирался вчера этот
вонючий старик, а у него грибок на ноге!
Я перемыл руки и окончательно убедился, что бабушка сегодня
не в духе. Причиной тому был «вонючий старик», что в переводе с бабушкиного
языка обозначало моего дедушку. Дедушка сидел в кухне на табуретке и
сосредоточенно ковырял вилкой винегрет из рыночных овощей. Прогневил он бабушку
тем, что нашел фарфоровый чайник. Две недели назад бабушка заварила в этом
чайнике травяной сбор на основе мать-и-мачехи, поставила его на видное место и
по сей день не могла найти — в кухне было такое количество банок, баночек,
коробочек и пакетов, что любое видное место пропадало с глаз, стоило отнять
руку от поставленного на него предмета. Нашелся чайник на холодильнике в
окружении трех пачек чая, банки с гречневой крупой, двух кульков чернослива и
сломанного тульского будильника, над звонком которого навсегда замерли
медведи-кузнецы с обломанными молотками. Бабушка подняла крышку, нашла в
чайнике вместо целебного отвара заплесневелую массу и стала кричать, что в
такую же массу дедушка превратил ее некогда блестящий мозг.
— Отличницей была, острословкой, заводилой в любой
компании, — сетовала бабушка, вычищая из чайника плеснь, — парни
обожали. «Где Нинка? Нинка будет?» Во все походы брали, на все слеты… Встретила
тугодума — за что, Господи? Превратилась в идиотку.
Я нетерпеливо спросил, когда же бабушка даст мне завтракать,
и горько пожалел об этом.
— Вонючая, смердячая, проклятущая, ненавистная
сволочь! — заорала бабушка. — Будешь жрать, когда дадут! Холуев нет!
Я вжался в табурет и посмотрел на дедушку — он выронил вилку
и поперхнулся винегретом.
— Старцам лакей отказан, — добавила бабушка и
вдруг выронила чайник.
От чайника медленно отвалилась ручка. Он тихо и жалобно
звякнул, словно прощаясь с жизнью, и распался на несколько частей. Красная
крышечка, как будто угадывая, что сейчас произойдет, предусмотрительно укатилась
под холодильник и, вероятно удобно там устроившись, удовлетворенно дзинькнула.
Я позавидовал крышке, назвав ее про себя пронырой, и со страхом поднял глаза на
бабушку… Она плакала.
Не глядя на осколки, бабушка тихо вышла из кухни и легла на
кровать. Дедушка пошел ее утешать, я не без опасений последовал его примеру.
— Нин, ты чего? — ласковым голосом спросил
дедушка.
— Правда, баба, что, у тебя чайников мало? Мы тебе
новый купим, еще лучше, — успокаивал бабушку я.
— Оставьте меня. Дайте мне умереть спокойно.
— Нина, ну что ты вообще! — сказал дедушка и
помянул бабушкину мать. — Из-за чайника… Разве можно так?
— Оставь меня, Сенечка… Оставь, я же тебя не трогаю… У
меня жизнь разбита, при чем тут чайник… Иди. Возьми сегодняшнюю газетку. Саша,
пойди положи себе кашки… Ну ничего! — Бабушкин голос начал вдруг набирать
силу.
— Ничего! — Тут он совсем окреп, и я попятился
— Вас судьба разобьет так же, как и этот чайник. Вы еще
поплачете!
Я пролепетал, что не мы с дедушкой разбили чайник, и
оглянулся в поисках поддержки. Но дедушка вовремя смылся за газеткой.
— Молчать! — взревела бабушка. — Вы загадили
мой мозг, больной мозг, несчастный мозг! Я из-за вас ничего не помню, ничего не
могу найти, у меня все валится из рук! Нельзя гадить человеку в мозг день и
ночь!
Прокричав такие слова, бабушка встала с кровати и двинулась
на кухню. Я не рискнул идти за ней и хотел остаться в комнате, но властный
окрик и обещание сделать из меня двоих, если я сейчас же не подойду, заставили
меня повиноваться. По дороге на кухню я размышлял, что было бы неплохо, если бы
из меня сделали двоих. Один из меня мог бы тогда отдыхать от бабушки, а потом
они бы с тем, другим, менялись. Но, к сожалению, невозможное невыполнимо, и из
несбыточных грез я снова перенесся в реальность.
Когда я вернулся к месту трагической гибели чайника, бабушка
уже собрала в совок осколки и высыпала их в мусоропровод. Потом она вымыла руки
и стала натирать в тарелку рыночные яблоки, которые я должен был есть по утрам.
Тут только вернулся дедушка с газеткой. Я посмотрел на него как на дезертира.
Бабушка лихо натирала яблоки, щеки ее зарумянились, как на
катке, дедушка посмотрел на нее и залюбовался.
— Видишь, как бабка-то старается. Не для кого-нибудь,
для тебя, дурака, — сказал он и снова залюбовался бабушкой.
— Ну, чего уставился? — смутилась бабушка, точно
гимназистка на первом свидании.
— Так, ничего… — вздохнул дедушка и перевел взгляд
на заляпанное окно, по которому в поисках съестного елозила большая муха.
— На. — Бабушка поставила передо мной тарелку
тертых яблок. Они выглядели аппетитной светло-зеленой кашицей, когда выходили
из-под терки, но тут же коричневели и становились довольно неприглядными.
— Зачем мне каждый день есть эти яблоки? — спросил
я.
Дедушка оторвал взгляд от мухи и ответил:
— Как же, дурачок, это нужно. Шлаки вымывает.
