— Ну что я говорил?! Вот и все! — радостно сказал
дедушка и показал мышонка бабушке.
— Садист… — ахнула она, и из глаз ее ручьем полились
слезы. — Что ж ты сделал, садист?
— Что? — растерялся дедушка.
— Зачем ты убил его?!
— Ты ж просила!
— Что я просила? Разве я могла такое просить?! Я
думала, его чуть-чуть только прижмет, а его пополам перешибло! И маленький
мышонок, совсем… — плакала бабушка. — Ладно бы хоть большая мышь, а
то крошка. Садист! Всегда знала, что садист! И смотришь, радуешься! Радуешься,
что живое существо уничтожил! Тебе бы так хребет переломали! Куда ты его?
— В унитаз.
— Не смей его туда!
— Что ж мне, похоронить его? — не сдержался
дедушка.
Я хотел предложить похоронить мышонка за плинтусом, но
вспомнил, что дедушка забил туда стекловату, и промолчал. Гибель несчастной
крошки бабушка оплакивала все утро, а потом ее отвлекло другое происшествие.
— Сеня, ты когда шкаф двигал, триста рублей не
находил? — спросила она встревоженно.
— Ну откуда? Наверное, если б нашел, сказал бы.
— Украли, значит.
Все деньги, которые приносил дедушка, бабушка распихивала по
одной ей ведомым тайникам и часто потом забывала, сколько и куда положила. Она
прятала деньги под холодильник, под шкаф, засовывала в бочонок деревянного
медведя с дедушкиного буфета, клала в банки с крупой. В книгах были какие-то
облигации, поэтому бабушка запрещала их трогать, а если я просил почитать, то
сперва перетряхивала книжку, проверяя, не завалялось ли что. Как-то она
спрятала в мешок с моей сменной обувью кошелек с восемьюстами рублями и искала
его потом, утверждая, что в пропаже повинна приходившая накануне мама. Кошелек
мирно провисел неделю в школьном гардеробе, а гардеробщицы не знали, что под
носом у них куда более ценная пожива, чем украденная однажды с моего пальто
меховая подстежка.
Забывая свои тайники, бабушка находила сто рублей там, где
ожидала найти пятьсот, и доставала тысячу оттуда, куда, по собственному мнению,
клала только двести. Иногда тайники пропадали. Тогда бабушка говорила, что в
доме были воры. Кроме мамы, она подозревала в воровстве всех врачей, включая
Галину Сергевну, всех изредка бывавших знакомых, а больше всего — слесаря из
бойлерной Рудика. Рудик у нас дома никогда не был, но бабушка уверяла, что у
него есть ключи от всех квартир, и когда никого нет, он приходит и всюду шарит.
Дедушка пытался объяснить, что такого не может быть, но бабушка отвечала, что
знает жизнь лучше и видит то, чего не видят другие.
— Я видела, он в паре с лифтершей работает. Мы вышли,
он с ней перемигнулся — и в подъезд. А потом у меня три топаза пропало. Было
десять, стало семь, вот так-то!
На вопрос дедушки, почему же Рудик не взял все десять,
бабушка ответила, что он хитер и тащит понемногу, чтобы она не заметила.
Оставшиеся топазы бабушка решила перепрятать, достала их из старого чайника,
зашила в марлю и приколола ко внутренней стороне своего матраца, приговаривая,
что туда Рудик заглянуть не додумается. Потом она забыла про это, вытряхнула
матрац на балконе, а когда хватилась, мешочка с привезенными дедушкой из Индии
топазами простыл под нашими окнами и след.
Пропажу лежавших якобы под шкафом трехсот рублей бабушка
тоже привычно свалила на Рудика.
— Нас позавчера не было, вот он и спер, —
убежденно сказала она. — Ты когда к нему в бойлерную ходил, не обратил
внимания, как он на тебя смотрел? Не насмешливо? Насмешливо смотрел, знаю. Ты
просто не заметил. «Давай, давай, ходи ко мне, — думает. — Я вас хорошо
нагрел. И на камушки, и на денежки».
— Ну, ты сама слышишь, что городишь? — вскипел
дедушка. — Сколько можно про этого Рудика твердить? Откуда у него ключи?
— Вытащил у тебя из кармана да сделал слепок. А потом
обратно положил. Они мастера такие, им на это минуты не надо.
— Ерунду несешь, слушать тошно!
— Не слушай! Только по жизни выходит, я права, а ты в
дураках. Осел упрямый, никогда очевидного замечать не хочешь. Я тебе говорила,
что Горбатов твой жулик, ты не верил. Лучший друг, лучший друг… Ну и поставь
себе на жопу горчичники, которые он тебе выписал!
Историю с горчичниками я знал. У дедушки был друг Горбатов,
который вызвался хорошо продать старую дедушкину машину. Машину он продал
хорошо, но вместо денег принес горчичники и, ахнув, сказал, что его обманули.
Бабушка торжествовала свою правоту, Горбатов стал врагом, а дедушка с тех пор
надежно закрепился в упрямых ослах. Мало что могло по-настоящему вывести его из
себя, но упрек в упрямстве с упоминанием Горбатова при неизменном бабушкином «я
тебе говорила» доводил его до белого каления. Этого трезубца он не выносил.
— Что, пошел ставить? — спросила бабушка, когда
дедушка встал с дивана и, ни слова не говоря, взялся за шапку. —
Давай-давай, автомобилист! Больше десяти минут не держи. Жопа распухнет, клизму
делать не сможешь!
Дедушка хлопнул дверью и ушел до вечера.
А на следующий день случилось то, что было в моем
представлении настоящей ссорой. С самого утра бабушка начала плакать,
вспоминать свою неудавшуюся жизнь и проклинать за нее дедушку. Она говорила,
что этой ночью видела во сне разбитое зеркало, и теперь уж, видно, недолго
осталось нам терпеть ее присутствие.
— Ну тебя к черту, ханжа проклятая! — обозлился
дедушка. — Я про это зеркало пятый раз слышу! Поновей бы что придумала!
— Не кричи, Сенечка, — робко попросила
бабушка. — Зачем ссориться напоследок? Долго я не задержусь. Мне б до лета
только дожить, зимой хоронить дороже.
— Ты это каждую зиму говоришь!
— А ты заждался, да? Зажда-ался… Молоденькую хочешь. Ну
так на тебе, не дождешься! — И сунув дедушке под нос фигу, бабушка встала
с кровати.
На этом дедушка отправился в магазин.
— Как всегда! — обрадованно заключила бабушка,
заглянув в принесенную им сумку. — То ли глаз у тебя нет, то ли мозга! Что
это за капуста? Ее свиньям только давать, а не ребенку! И конечно же, три
кочана! А картошка! Горох просто…
— Нин, хватит на сегодня, а?.. — попросил дедушка.
— Сколько талдычу одно и то же, — продолжала
бабушка, не замечая его просьбы, — лучше купи меньше, но хорошего. Нет,
как же, только наоборот! Кофточек купишь на три номера меньше, зато шесть.
Груши — все как камень, зато десять кило. Всю жизнь по принципу: дерьма, но
много!
