Мама достала из коробки круглую металлическую тарелочку с
высокими краями и целлофановый пакетик, полный пластмассовых кружочков трех
цветов. Три кружочка, по одному на каждый цвет, были размером с трехкопеечную
монету, остальные с «двушку». На дне тарелочки была нарисована мишень — пять
концентрических колец разных цветов, в середине «десятка».
— Это надо на чем-нибудь твердом, — пояснила мама
и, установив тарелочку на диване, высыпала кружочки на книгу про аллергические
заболевания.
— Большим кружочком нажимаешь на маленький и стараешься
попасть в мишень. Вот так. — Мама надавила на один из кружочков, он
прыгнул и попал в тарелочку. Мама засмеялась. — Видишь, как скачет?
Поэтому и называется «Блошки». Теперь ты попробуй.
Я попробовал, и мой кружочек тоже попал в тарелочку.
— У тебя семь, у меня пять. Ты выиграл, — сказала
мама.
— Давай еще! — загорелся я.
Второй раз я проиграл, но все равно был счастлив как
никогда. Рядом сидела мама, я играл с ней, смеялся и разговаривал. У меня была
новая игра, и замечательно, что она такая простая. Когда праздник кончится,
«блошки» останутся, я буду видеть в них свою Чумочку и, может быть, даже спрячу
кружочки к мелочам. А пока у меня еще столько времени! Бабушка задержалась на
кухне, я слышу, как она хлопает холодильником. Мы можем сыграть еще раз. Я
нажимаю кружочком, и моя «блошка» попадает в девятку. Чтобы обыграть меня, маме
нужно «яблочко». Она долго примеривается, нажимает… И попадает в самый центр
тарелочки!
— Да у тебя не «блошка», а снайпер какой-то! —
обиженно кричу я.
— Творог холодный, из-под морозилки вытащила, подожди,
согреется, — говорит вошедшая в комнату бабушка и садится на стул. Игра
кончилась. Я поспешно собираю кружочки в тарелочку.
— А я узнала, почему Бердичевский так дешево продал
Тарасовой машину, — сообщает бабушка маме, и сразу кажется, что никакой
игры не было, а неторопливая беседа, сквозь которую я не могу пробиться, потому
что не существую, тянется уже давно. — Он же в Америку уехал, а у нее там
родственники. Вот она и наобещала, что они ему помогут. Если так и он поверил и
поэтому продал, то он просто дурак. Она аферистка известная, ей верить нельзя.
Теперь она на машинке покатается, а он шиш с маслом увидит. Хотя кто их всех
знает… такой шахер-махер кругом, не разберешься.
— Баба, ну мама же ко мне пришла! Дай я с ней
поиграю! — прошу я.
— Играй, малахольный. Кто тебе не дает? —
удивляется бабушка и снова обращается к маме: — А что карлика твоего из театра
выперли?
— Не выперли, он сам ушел.
— Чего ему засвербило?
— Мам, долго рассказывать… Можно остаться с людьми,
которые говорят: «Откажись от авторства, а мы тебе костюм купим»?
— Ну… Всегда можно к общему компромиссу прийти. Его тут
не знает никто, и нечего на парное дерьмо с кинжалом бросаться…
— Баба, ну пожалуйста, дай я с мамой поговорю!
— Что он выиграл? Теперь его вообще ни в один театр не
возьмут.
— Между нами только, потому что боюсь загадывать, но
один режиссер хороший видел постановку, заинтересовался, кто художник. И,
представляешь, оказалось, они с Толей были одно время в Сочи знакомы, и ему
тогда еще Толины работы нравились. Сейчас ждем ответа, может быть, он его
художником на свой фильм возьмет.
— Дай-то бог, может, он и вправду талантливый человек.
Не пил бы так только…
— Мам, ты нарочно, что ли, слышать ничего не хочешь? Я
тебе уже сто раз говорила, что он два года не пьет.
— Не знаю… Что ж он раньше хлестал?
— А что еще делать, когда не нужен никому.
— Правильно, а теперь он тебе нужен стал. Ребенок тебе
незачем, тебе Гойя крымский понадобился! Подставилась под его гений! То он
только до звезд доставал, а теперь, поди, и до умывальника иногда дотягивается.
— Баба! Мама! — кричу я безо всякой
надежды. — Ну пожалуйста, дайте мне тоже поговорить! Мама, ты ко мне
пришла или к бабушке?!
— Ладно, мам, не будем меня обсуждать сейчас, —
говорит Чумочка, вняв моим крикам. — Давайте лучше кассету хорошую
поставим. Где Сашин магнитофон, ты говорила, папа из Ирака привез… Я Высоцкого
принесла.
То, что произошло в следующую минуту, так и осталось для
меня непонятным. Про магнитофон я уже совсем забыл, и вдруг он снова появился в
моей жизни, вынутый бабушкой из-за дивана так, словно был поставлен туда не на
вечное хранение, а на пару минут.
— Иди открывай, я не знаю, как тут… — сказала
бабушка, поставив коробку на стол.
Я нерешительно снял картонную крышку и потянул пенопластовые
прокладки. Между ними знакомо заблестел гладкий черный пластик. Я не верил
происходящему. Мне казалось, что это какой-то розыгрыш.
— Ну открывай, что ты на него, как баран,
уставился! — поторопила меня бабушка и пояснила маме: — Я убрала на пару
дней, а то бы он никаких уроков не делал, все крутил бы эту бандуру свою.
«Свою!» — сверкнуло последнее слово, и, быстро сбросив
прокладки, я установил магнитофон на столе. Так, значит, я все-таки смогу
думать: «А у меня "Филипс"!»
Мама достала из сумки кассету, и я был счастлив, что смогу
показать ей, как ловко умею обращаться с такой сложной техникой. Послушный
магнитофон требовательно, будто протянул руку, открыл кассетную крышку;
вздрогнула в прозрачном окошке умная стрелка; зазвучала из динамика гитара;
поплыли, сменяя друг друга, цифры счетчика. Мама была под впечатлением!
Высоцкий мне понравился. У Борьки я слышал скучную песню про
коней, и нравился мне только хриплый голос певца, который было бы здорово дать
послушать из окна прохожим, но совершенно неинтересно слушать самому. А на
маминой кассете были записаны смешные песни про жирафа, про гимнастику, про
бегуна, который в конце концов пошел заниматься боксом, и слушать их
действительно нравилось. Даже бабушка иногда смеялась.
— Верно! Верно! Бег на месте общепримиряющий!
Гениальный певец был! — сказала она, когда кончилась короткая
кассета. — Так глупо ни за понюх жизнь свою сгубил. Марина Влади хорошо с
ним хлебнула, до конца дней хватит. А талантливая артистка была, не прислуга
вроде некоторых. И знала, ради кого хлебает. Действительно гений был, а не с
манией величия.
— Я не Марина Влади, хлебать ничего не собираюсь, но
чем могу человеку помочь, тем помогу, — ответила мама.
— Ты тут при чем? О тебе вообще речи нет. Хотя тоже
артисткой стать могла бы. Как ты в выпускном спектакле играла! Я слезами
умывалась, думала, будет толк из дочери. А роль твоя первая! Все говорили:
«Пойдет доченька ваша». Пошла… В потаскухи пляжные. Что из тебя теперь? Если
только позировать будешь костями своими. Карлик твой, случаем, пляски смерти не
пишет?
