— Что за язык у тебя, мама? Что ни слово, то как жаба
изо рта выпадает. Чем же я тебя обидела так?
— Обидела тем, что всю жизнь я тебе отдала, надеялась —
ты человеком станешь. Нитку последнюю снимала с себя: «Надень, доченька, пусть
на тебя люди посмотрят!» Все надежды мои псу под хвост!
— А что ж, когда люди на меня смотрели, ты говорила,
что они на тебя, а не на меня смотрят?
— Когда такое было?
— Когда девушкой я была. А потом еще говорила, что у
тебя про меня спрашивают: «Кто эта старушка высохшая? Это ваша мама?» Не
помнишь такого? Я не знаю, что с Мариной Влади было бы, если б ей с детства
твердили, что она уродка.
— Я тебе не говорила, что ты уродка! Я хотела, чтоб ты
ела лучше, и говорила: «Не будешь есть, будешь уродяга».
— Всякое ты мне говорила… Не буду при Саше. Ногу ты мне
тоже сломала, чтоб я ела лучше?
— Я тебе не ломала ноги! Я тебя стукнула, потому что ты
изводить начала! Идем с ней по улице Горького, — стала рассказывать мне
бабушка, смешно показывая, какая капризная была мама, — проходим мимо
витрин, манекены какие-то стоят. Так эта как затянет на всю улицу: «Ку-упи!
Ку-упи!» Я ей говорю: «Оленька, у нас сейчас мало денежек, я не могу тебе это
купить. Приедет папочка, мы тебе купим и куклу, и платье, и все что хочешь…»
«Ку-упи!» Тогда я и стукнула ее по ноге. И не стукнула, а пихнула только, чтоб
она замолчала.
— Так пихнула, что мне гипс накладывали.
— У тебя не перелом был, у тебя была трещина, но ты же
не жрала ничего, вот и были кости, как спички. Я потому и заставляла тебя лучше
есть. Сама голодная ходила, в тебя впихивала. А ты хоть раз поинтересовалась:
«Мама, а ты сыта?» Не то что любви, благодарности ни в одном взгляде не было.
Только и знала последние жилы тянуть. В больницу приходила, деньги требовала!
— Я не требовала. Я на чулки попросила, а ты начала мне
спектакль разыгрывать, как ты скоро умрешь и тогда мне все достанется.
— А ты и сказала, что не можешь ждать, пока я умру!
— Нет, я просто сказала, что чулки мне сегодня нужны.
— Могла бы потерпеть, не таскаться, пока мать в
больнице. Но у тебя папочка был перед глазами, потаскун известный, конечно,
отстать боялась. Превзошла! Превзошла! Он с гениальными карликами не якшался.
Хотя не знаю, они с цирком ездили в Омск на гастроли, там вроде были лилипуты
какие-то…
— Баба, ну что вы все ругаетесь? Дай я с мамой поговорю
немножко. Я ее столько не видел…
— Эх, господи, сколько сил ушло, сколько нервов отдано
— все впустую. За что, Господи, — одного ребенка похоронила, второго
проституткой вырастила?
— Что ж ты меня все в проститутки записываешь? У меня
за всю жизнь два мужчины было, а в проститутках я у тебя лет с четырнадцати
хожу.
— Я хотела, чтоб ты училась, а не таскалась!
— Я не таскалась, но то, что всю жизнь думала про себя,
что такая ученая, а не нужна никому, — это так. И то, что не о ролях
думала, а не знала, за чьей спиной от тебя спрятаться, — тоже так. И если
вижу сейчас, что есть человек, который меня любит и который ради меня работает
с утра до ночи, так, может, в этом и есть мое счастье. Отец тебе всю жизнь
отдал, ты этого оценить не умела. Я умею. За это ты меня втаптываешь? А был бы
ребенок со мной, которого ты мне пятый год не отдаешь, так, может, я и совсем
счастлива была бы.
— Человек твой не ради тебя работает, а ради квартиры,
можешь себя не тешить. А ребенка ты сама бросила. Мне держать его не надо, он
сердечком своим сам все чувствует. Понимает, кто за него кровью исходит, а кто
на урода променял полутораметрового. Спроси — сам скажет. Ладно, пойду пожрать
тебе дам. Может поправишься немного, Гойя твой хоть Козетту с тебя напишет, все
ж не совсем прислугой будешь… — И, глянув на меня исподлобья, бабушка
вышла из комнаты.
Я снова остался наедине с мамой. Снова получил несколько
замечательных минут и засуетился, понимая, что сегодня таких минут больше не
будет. Я обнял маму изо всех сил и не знал, предложить ли ей еще раз сыграть в
«блошек», попросить ли что-нибудь рассказать или послушать еще Высоцкого.
— Расскажи мне что-нибудь, — решил я наконец.
— Не знаю даже, что и рассказать. Бабушка мне все мысли
смешала, сижу, как курица, глазами хлопаю.
— И чего вы с ней все ругаетесь?
— Такие вот мы у тебя… Ругливые. Дядя Толя книжку
принес старинную. Называется «Заветные сказки». Старинные сказки русские,
необработанные. Там такие тексты, ну точно как бабушка выдает.
— Как? — засмеялся я.
— А вот так! — обрадовалась мама тому, что
заинтересовала меня рассказом. — Про попа, например, есть сказка, как к
нему мужик нанялся работать и назвался Какофием. Работать не работал, стащил
калачей связку, в шапку попу наложил и сбежал. Поп его искать бросился, надел
шапку, выбегает за ворота и кричит: «Не видали ли, люди, Какофья?!» А ему
отвечают: «Видим, батюшка, каков! Что ж ты весь в говнах?»
Я захохотал так, что в груди у меня захрипело. От сильного
смеха мне иногда сжимало легкие, как во время болезни, только не так сильно, и
проходило это само, без порошков Звягинцевой.
— А еще какие? — нетерпеливо спросил я.
— Про петушка есть еще смешнее. Был петушок один,
отправился путешествовать. Вот идет он по лесу, встречается ему лиса…
— Оля, иди есть! — крикнула из кухни бабушка.
— Я поем, дорасскажу тебе.
— Расскажи сейчас! — испуганно уцепился я за
ослабевшие объятия. — Потом вы опять с бабушкой кричать будете, а мы так и
не поговорим.
— Поговорим обязательно, я же еще не ухожу.
— Ну я же знаю, как будет! Не уходи, подожди!
— Ты же не хочешь, чтоб я с голоду умерла?
— Ты поешь, только про петушка расскажи. Коротко хотя
бы…
— Ну, он встречает лису, волка, медведя, все у него
спрашивают: «Куда ты, петушок, идешь?» «Путешествовать…»
— Ты есть идешь или нет? Что я, тебе еще и набиваться
должна!
— Я пойду, а то она ругаться начнет.
— Мама…
— Сейчас я вернусь.
Объятия разорвались. Чумочка встала и пошла к двери. Тысячи
невидимых рук бросились за ней, но понуро вернулись к груди, бессильные
заменить две настоящие. Я знал, что мама скоро уйдет и обнять ее я уже не
смогу. Но мама выглянула в коридор, быстро вернулась ко мне, прижала и
зашептала в ухо:
— Не грусти, сыночка. Скоро дядя Толя получит хорошую
работу, у нас будет много рубликов, и я смогу тебя забрать. Мы давно хотим, но
нам вдвоем сейчас совсем жить не на что — как мы втроем будем? Обязательно
заберу тебя! И поговорим тогда, и поиграем, и все, что захочешь. Все время
вместе будем, обещаю тебе. Ну не куксись, кисеныш. Что ты, как маленький совсем?
Я же здесь еще. Сейчас приду к тебе опять.
