— А подарок твой она выбросила, — пожаловался я
кружочку. Звук собственного голоса в пустой комнате послышался мне таким
жалобным, что слезы не замедлили появиться. — Где ты теперь? Сколько тебя
еще ждать… — говорил я, и с каждым словом из глаз выкатывались новые
капли.
Вдруг раздался звонок в дверь. Я вздрогнул. Бабушка
предупреждала, что, если я останусь один и будут звонить, я должен затаиться и
сидеть тихо, потому что Рудик хочет ограбить квартиру и ждет, когда дома
никого, кроме меня, не будет. Так вот он пришел и хочет, чтобы я открыл ему! Я
испуганно сжался. Глаза зачесались от высохших мигом слез, но я боялся поднять
руку, чтобы протереть их. Тихо. Может, все? Звонок повторился. Повторился еще
раз и залился настойчивым трезвоном, от которого заметалось все внутри. В груди
похолодело. Казалось, если я буду сидеть тихо и ничего не делать, Рудик
выломает дверь этими требовательными звонками и доберется до меня,
неподвижного, еще скорее. Замирая от страха, я встал и прокрался в коридор.
Звонок разрывался у меня над головой. Рудик не верил, что меня нет дома! Он
знал, что я один!
— Кто там? — спросил я дрожащим голосом, ожидая,
что сейчас буркнет Рудиков бас, и тогда я с криком брошусь от двери.
— Я, — послышался голос моей Чумочки. —
Открывай быстрее!
— Мама?!
Я не задумываясь открыл дверь. Чумочка вошла и, даже не
обняв меня, торопливо сняла с крючка мое пальто.
— Собирайся скорее, пойдем со мной.
— Куда?
— Ко мне. Жить. Я тебя забираю.
— Как?
— Останешься у меня насовсем. Одевайся.
Не знаю почему, но в одну секунду я поверил, что это правда.
Это было преступлением. Неслыханным преступлением, но может быть из-за
пережитого только что страха я не думал, что же мы с мамой творим, и чувствовал
только ликование. Бездумное ликование, от которого хотелось пнуть что-нибудь
ногой.
— Давай скорее, бабушка в магазине, сейчас придет. Что
ты с собой берешь?
— Вот! — показал я свою коробку, которую успел уже
вытащить из-за тумбочки и в которую спрятал прилипшую к вспотевшей ладони
блошку.
— Все?
— Все.
— Шарф надевай, метель на улице! Где он у тебя?
— Не знаю.
— Ищи скорей.
Чувствуя себя грабителем, который мечется по дому, куда
вот-вот вернутся хозяева, я бросился на поиски шарфа. Его нигде не было.
— Ладно, я тебе свой отдам. Замотай лучше, ты же
простужен. Пошли.
Мы с мамой захлопнули дверь и вошли в лифт.
«Успели! Успели!» — билась мысль, когда мы вышли из подъезда
и, пряча лица в воротники от густой холодной метели, пошли к метро.
«Успели!» — ликовал я, когда мама дала мне в метро
высыпавшиеся из разменного автомата пятаки.
«Успели…» — думал я устало, когда мы переступили порог ее
квартиры.
Казалось, я должен был бы радоваться, суетиться, получив в
свое распоряжение столько чудесных минут, или, наоборот, неспешно
располагаться, зная, что смогу теперь говорить с мамой сколько захочется, но я
сел в кресло, и все стало мне безразлично. Мне казалось, что время остановилось
и я нахожусь в каком-то странном месте, где дальше вытянутой руки ничего не
существует. Есть кресло, есть стена, с которой удивленно смотрит на меня
вырезанная из черной бумаги глазастая клякса, и ничего больше нет. А вот еще
появилась мама… Она улыбается, но как-то странно, как будто извиняется, что
привела меня в такой ограниченный мир. Только теперь я понял, что мы с ней
совершили. Мы не просто ушли без спросу из дома. Мы что-то сломали, и без
этого, наверное, нельзя будет жить. Как я буду есть, спать, где гулять? У меня
нет больше железной дороги, машинок, МАДИ, Борьки… Есть коробка с мелочами, она
лежит в кармане пальто, но зачем открывать ее, если мама сидит рядом? И где
теперь бабушка? Ее тоже больше не будет?
Я встал с кресла и прижался к маме, чтобы вознаградить себя
за все потери счастьем, минуты которого не надо теперь считать, и с ужасом
почувствовал, что счастья нет тоже. Я убежал от жизни, но она осталась внутри
меня и не давала счастью занять свое место. А прежнего места у счастья уже не
было. Невидимые руки хотели обнять маму, чтобы больше не отпускать, хотели
успокоиться свершившимся раз и навсегда ожиданием — и не могли, зная, что
почему-то не имеют на это пока права. Я тревожно подумал, что надо скорее
вернуть все обратно, и понял, что тогда это право вовсе уйдет от них навсегда.
Мне стало жарко. Я уткнулся маме в плечо и закрыл глаза. В темноте замелькали
красные пятна.
— Да у тебя температура, — сказала мама и, взяв
меня на руки, опустила в теплую воду.
Я поплыл. По красному небу над моей головой носились черные
птицы. Крылья у них были бесформенные, словно тряпки. Я нырнул и стал
спускаться вдоль отвесной белой стены…
Мама укрыла меня в кровати одеялом и, притворив дверь, вышла
из комнаты, когда в квартиру вошел Толя.
— Я все сделала, как ты сказал, — волнуясь,
сообщила ему мама. — Мать в магазин пошла, я его увела.
— Где он?
— Лежит, разболелся совсем. Метель на улице, он и так
простужен был… Толя, что я наделала! Мать меня уничтожит!
— Он будет с нами, мы это вчера решили. Скандал будет,
и не один, но поддаваться не смей. Хватит ребенка калечить. Ты его мать. Почему
он должен с сумасшедшими стариками жить?
— Она опять его отнимет. Она придет, я сдамся. Это мы повод
придумывали, что денег у нас нет, что пока не расписаны… А я боюсь ее! Я только
сейчас поняла, как боюсь! Забирала его, будто крала что-то. Такое чувство, что
это не мой ребенок, а чужая вещь, которую мне и трогать запрещено. Она придет,
я с ней не справлюсь. Она все что захочет со мной сделает… Толечка, не уходи
никуда хотя бы первые дни! Будь рядом!
— Я не только не уйду, я считаю, что и говорить с ними
я должен. На тебя они влияют, а я им скажу все, как мы решили. То, что мы
расписываемся, им все равно, но теперь я хоть говорить могу. Какие у сожителя
права заявлять родителям, что внук с ними больше не живет?
— А я тоже прав не чувствую! Я будто преступление
совершила и кары жду. Они меня опять растопчут! Вырвут его, как тогда, пихнут в
грудь, и все. А я и слова против не скажу, пойду только слезы глотать…
— Подумай еще раз и скажи мне одно — ты решилась
насовсем его взять и отстаивать или думаешь, как получится? Если не решилась до
конца, лучше вези обратно прямо сейчас.
