— Открой рот!
Я открыл.
Бабушка долго смотрела мне в горло, после чего обреченно
плюхнулась на табурет и запричитала.
— Не достать… Уже и не видно его. Глубоко прошел… Не
перекрыл бы трахею, а то и до больницы не довезешь — сдохнет на месте. Будь
проклят тот день и час, когда я положила это стекло! Будь я проклята за это!
Будь прокляты эти проклятые заводы, которые делают такие сраные стекла, что
бьются от малейшего удара. Сашенька, где тебе сейчас колет?
— Вот здесь, — показал я.
Кололо уже ниже.
— Спускается… Что же делать? Не дыши! — крикнула
бабушка и потащила меня к кровати. — Иди сюда, Сашуля, иди. Встань на
кровать на четвереньки попкой кверху, может, выйдет.
Я встал.
— Ох, тебе же нельзя вниз головой с твоим
внутричерепным давлением. Ляг, ляг и лежи, не дыши.
— Что теперь будет, баба?
— Не дыши.
— Что будет?!
— Что будет? Осколок идет по пищеводу и разрезает его
на ленточки. На ленточки! Пищевод — это как трубка, а он разрежет его на
ленточки. Пища попадет не в желудок, а вывалится в брюшную полость. Загниет, и
ты заживо будешь гнить вместе с ней. Это в лучшем случае. Если не пойдет дальше
пищевода.
— А если ничего не есть? — прохрипел я, чувствуя
близкий конец.
— Не дыши! Все равно будет внутреннее кровоизлияние. А
если пойдет дальше, порежет на куски все внутри: сердце, почки, печень — все!
Где тебе сейчас колет?
Кололо еще ниже.
— Продвигается, — всхлипнула бабушка.
— Режет на ленточки, — прохрипел я.
Бабушка вскочила.
— Что я, туша старая, жду?! Надо резать! Ах, как же
тебя, сволочь, резать, когда тебе нельзя никакого наркоза?!
Бабушка побежала в другую комнату звонить в «скорую». Я остался
лежать наедине со своими страданиями. Кололо нестерпимо. Я чувствовал, как
осколок движется у меня внутри и, переворачиваясь, режет внутренности на
кусочки и ленточки. Вот он царапнул одним своим концом, вот другим… Бабушка
вернулась.
— Ты позвонила? — страдальчески спросил я, держась
за живот. — Он продвинулся еще дальше.
— Кретин и сволочь! Если ты будешь морочить мне голову
я тебя сама напихаю осколками.
Бабушка держала в руке треугольный кусок стекла. Оказалось,
недостающий осколок прилип на соке каланхоэ к ее тапочку, а когда она пошла
звонить, отвалился.
— Какого ляда ты морочил мне голову?
— Но мне колет, баба!
— Чтоб тебе кололо всю жизнь, негодяй! Я извелась до
кровавой пены, а ты измываешься. Пусть тебе мама купит собачку, и ты будешь ее
дрочить, а меня не надо! Это же надо, над чужим страхом, над чужой болью так
издеваться жестоко… — заплакала бабушка, доставая нитроглицерин. —
Ну, ничего, садист, тебе все это горючими слезами выльется, горше моих.
По-настоящему страдать будешь, не притворно.
— Но мне вправду колет, — жалобно возразил я.
— Поколет и перестанет! — отрезала бабушка.
Скорост_
Когда бабушкины знакомые спрашивали меня, кем я хочу быть,
то обычно удивлялись моим ответам. Я не хотел быть ни космонавтом, ни актером,
ни пожарником. Я хотел быть инженером-конструктором и строить космические
ракеты.
— Сто двадцать рублей в месяц получать будешь, —
предостерегали знакомые. — Кто тебя только надоумил на это?
Я с достоинством отвечал, что к выбору жизненного пути меня
подтолкнули два тома детской энциклопедии, которые подарила мне мама. Вообще-то
мама собиралась подарить все десять томов, но бабушка сказала, что у нее и так
загажен весь дом и она не позволит тащить в него книги размером с бетонные
плиты. Она разрешила оставить только два тома, которые я выберу, а из остальных
посоветовала маме построить склеп для себя и для карлика. Из десяти книг я
выбрал том второй, посвященный астрономии и геологии, и том пятый, посвященный
технике. Астрономический том пробудил во мне тягу к звездным мирам, но становиться
космонавтом я даже не мечтал, помня про свое внутричерепное давление.
Оставалось отправлять к звездам других счастливчиков, и так я решил стать
инженером-конструктором. Знаний, собранных в пятом томе, было, на мой взгляд,
достаточно, и к постройке космического корабля я приступил немедленно.
Вооружившись бумагой, линейкой и циркулем, я нарисовал схему
ракеты в разрезе. Отсеки располагались один над другим и соединялись
вертикальной винтовой лестницей. Верхний отсек занимала кабина управления, под
ним располагался отсек со скафандрами и спускаемыми аппаратами, ниже был отсек
столовой и кают-компании, далее — спальни с туалетами и душевой, потом
топливный бак и, наконец, двигатели. Для каждого отсека в отдельности тоже были
сделаны чертежи. На чертеже спальни я старательно вычертил кровати с подушками,
в пищевом блоке нарисовал плиту и кастрюли, в туалете долго пытался изобразить
унитаз.
«И кто только придумал для этого устройства такую сложную
форму?» — думал я, в пятый раз стирая неполучившийся унитаз ластиком.
Когда унитаз не получился в восьмой раз, я решил, на правах
конструктора, изменить его форму по своему усмотрению и нарисовал в туалете
ракеты что-то вроде гриба. После этого можно было переходить к технической части.
Здесь меня ждал титанический труд.
Я чертил в кабине управления рычаги и педали, связывал их
тягами со стабилизаторами, рисовал разрез пульта и обозначал в нем множество
ящичков-блоков, которые соединялись между собой паутинами проводов плюс и минус.
На ящичках было написано ПРУ, СМУ, ГЗУ, СММК и так далее. Что это были за
блоки, я не мог объяснить, но ведь пульт управления — вещь сложная, там много
блоков — пусть разбираются потом те, кто будет строить ракету. Отдельных
чертежей в разрезе требовали и спускаемые аппараты, которых было два, и пульты
этих аппаратов, и двигатели, и даже скафандры. На рукавах скафандров тоже были
свои пульты. У них внутри были блоки ГЗУ и СМУ, но не помещался СММК. А потом я
подумал, что если во всех пультах есть блоки ГЗУ и СМУ, то для них тоже нужно
сделать чертежи в разрезе. Я нарисовал их, и так появились блоки ЗММ, ППВ и
КБС. Рисуя на пятый день чертеж разреза блока ПРК блока ЗММ блока СМУ пульта
управления скафандром, я понял, что пора останавливаться, и показал свои
чертежи бабушке. Она сказала, что я идиот, и рассказала про Королева, который
принес свои чертежи академикам, и те объяснили ему, что чертежи талантливы, но
безграмотны.
