— Какой подлец, а… — приговаривала бабушка,
принимаясь выскребать букву «з», но почему-то в слове «паровоз». — Из-под
палки учишься.
— Ты не там выскребаешь, — сказал я.
— Я тебя сейчас выскребу! — крикнула бабушка и
помахала бритвой у меня под носом. — Забил мозг, конечно, не там
выскребаю!
Она выскребла там, где надо, я исправил ошибку, и бабушка
стала проверять дальше.
— «На дравнях выбирает путь!» Вот ведь кретин! Второй
год на бритвах учишься. Чтоб тебе все эти бритвы в горло всадили! На, пиши,
исправила. Еще раз ошибешься, я из тебя «дравни» сделаю. — И бабушка снова
сунула мне под нос тетрадь.
Я стал писать дальше. Бабушка легла на кровать и взяла
«Науку и жизнь». Изредка она поглядывала на меня, стараясь понять, не пора ли
ей снова брать бритву и делать из меня «дравни».
Я писал, с тоской глядя на длинный столбец предложений, и
вспоминал, как пару дней назад написал, что «хороша дорога примая». Бабушка
выскребла ошибочную «и», я вписал в пустое место букву «е», но оказалось, что
«премая дорога» тоже не годится. Желая, чтоб дорога мне была одна — в могилу,
бабушка принялась скрести на том же месте, проскребла лист насквозь и заставила
меня переписывать всю тетрадь заново. Хорошо еще, я недавно ее начал.
Тут я поймал себя на том, что в предложении про солнце
вывожу один и тот же слог второй раз. Получилось, что солнце восходит, освещая
все «румяняняной» зарей. Увидев содеянное, я съежился за партой, затравленно
глянул на бабушку и встретился с ее пристальным взглядом. Поняв, что она
заподозрила неладное, я решил спасаться бегством, встал и со словами: «Ну нет,
я так больше не могу заниматься» — пошел из комнаты.
— Что, ошибку сделал? — спросила бабушка, грозно
откладывая в сторону «Науку и жизнь».
— Да, посмотри там… — ответил я не оборачиваясь.
Чтобы не быть зажатым в угол, мне нужно было скорее добраться до дедушкиной
комнаты, где в центре стоял большой стол. Бегая вокруг него, я мог держать
бабушку на расстоянии.
— «Румяняняной»! Сволочь! — послышалось у меня за
спиной, но я уже достиг стола и приготовился.
Когда бабушка появилась на пороге дедушкиной комнаты, я был
как спринтер на старте.
— Бля-я-дю-ю-га-а! — раздалось вместо стартового
выстрела.
Бабушка рванулась ко мне. Я от нее. Карусель вокруг стола
началась. Мимо меня неслись буфет, сервант, диван, телевизор, дверь, и снова
буфет, и снова сервант, а сзади слышалось зловещее дыхание бабушки и угрозы в
мой адрес.
— Иди сюда, сволочь! — грозила она. — Иди,
хуже будет. Иди, или я тебя бритвой на куски порежу… Иди сюда, не будь трусом.
Стой, я тебе ничего не сделаю. Стой. Иди сюда, Сашуня, я тебе дам шоколадку.
Знаешь, какую? Вот такую…
Какую именно, я не видел, потому что бежал не оборачиваясь.
— Иди сюда, я тебе куплю вагончиков к железной дороге,
а не пойдешь, куплю и разломаю на твоей голове. Иди сюда.
Внезапно бабушка остановилась. Я остановился напротив. Нас
разделял стол.
— Иди сюда по-хорошему.
Я замотал головой.
— Иди сюда, я посмотрю, не вспотел ли ты.
— Не пойду.
Бабушка сделала ко мне шаг вдоль стола. Я сделал шаг от нее.
Вдруг лицо бабушки стало хитрым. Она навалилась на стол, и
я, не успев ничего предпринять, оказался прижатым к балконной двери. Спасения
не было. Я заверещал, как пойманный в капкан песец. Бабушка схватила меня и
торжествующе поволокла назад к парте.
— Румяняняной зарей… — приговаривала она. —
Чтоб ты уже никакой зари не увидел!
Бабушка села за парту, взяла бритву и протянула:
— Га-ад. Так издеваться! Так кровь из человека пить!
Матери твоей сколько талдычила: «Учись, будь независимой», сколько тебе талдычу
— все впустую… Такой же будешь, как она. Таким же дерьмом зависимым. Ты будешь
учиться, ненавистный подлец, ты будешь учиться, будешь учиться?!!! —
закричала вдруг бабушка во весь голос и, отбросив в сторону бритву, схватила
ножницы, которыми я вырезал заданную на уроке труда аппликацию.
— Ты будешь заниматься?! — кричала бабушка, втыкая
на каждое слово ножницы в парту. — Заниматься будешь?! Учиться будешь?!!!
Ножницы оставляли на парте глубокие рваные выемки.
— Учиться будешь?! Заниматься будешь?!
Я дрожал, стоя возле бабушки, и не смел не только убежать,
но даже отвести от нее взгляд.
— Будешь заниматься?! Будешь учиться?! А-а!.. А-ах…
а-агх-аха-ха!.. А-а! — зарыдала вдруг бабушка и, выронив ножницы,
схватилась руками за лицо. — А-ах… а-а-а! — кричала она и, продолжая
кричать, начала корябать лицо ногтями.
Показалась кровь. Я словно прирос к полу и не знал, что
делать. Меня охватил ужас. Я думал, что бабушка сошла с ума.
— Ах-ах-а-аа! — корябала лицо бабушка. —
А-ах! — вскрикнула она как-то особенно пронзительно, ударилась головой о
парту и начала сползать со стула.
— Бабонька, что с тобой?! — закричал я.
— Ах… — тихо и невнятно простонала бабушка.
— Баба, что ты… Что с тобой?! Чем тебе помочь?
— Уйди… мальчик… — с трудом проговорила бабушка,
делая ударение на последнем слове.
— Баба, что делать? Тебе нужно какое-нибудь лекарство…
Баба!
— Уйди, мальчик, я не знаю тебя… Я не бабушка, у меня
нет внука.
— Баба, да это же я! Я, Саша!
— Мальчик, я… не знаю тебя, — приподнимаясь на
локте и всматриваясь в мое лицо, сказала бабушка. Потом, убедившись, видимо,
что я действительно незнаком ей, она снова откинулась назад, запрокинула голову
и захрипела.
— Баба, что делать?! Вызвать врача?
— Не надо врача… мальчик… Вызывай его себе…
Я склонился над бабушкой. Она посмотрела вверх словно сквозь
меня и сказала:
— Белый потолок… Белый, белый…
— Баба! Бабонька! Ты что, совсем меня не видишь?
Очнись! Что с тобой?!!
