— Ну, Алексей, — вспомнив его имя, пропела я, — не мучь меня, я тебя награжу…
— Как можно мучить такую добрую барыню, — расплылся в улыбке староста. — Отчего же не сказать, от меня не убудет. Да и награды никакой не надо, разве что на нашу бедность.
Пара монет в моей руке моментально сдвинули процесс с мертвой точки.
— Это вы имеете в виду, кто на кладбище то-есть приезжал, так я скажу…
Я достала еще пару монет.
— Жалко, что имени не знаю, а только по внешности. Похоже, из мещан она будет, или… боюсь соврать…
Часть монет перекочевала в его руку.
— Да как же я забыл — точно, — хлопнул он себя по лысине. — Купеческого звания они будут… А может, и из жидов.
— А раньше ты ее никогда не видел?
— Не скажу… — смутился он, — они платочек на головку надели, так что лица не видно.
— Хотя бы лет-то ей сколько, ты можешь сказать? — обиженно протянула.
— Это могу, — охотно кивнул он. — Ваших лет будут и по фигуре, извиняюсь, вашей комплекции.
— А хоть на чем она приехала — ты заметил?
— Как можно не заметить. Думаю… в карете.
— Думаешь или знаешь.
— Знаю. То есть… — он смутился и замолчал.
Я уже не надеялась что-нибудь от него услышать, но он неожиданно воскликнул:
— Ну не пешком же она сюда пришла? Чай не крестьянская баба, чтобы ножки-то топтать.
У меня вырвался вздох разочарования, и Алексей, испугавшись, что не получит больше ни копейки, отчаянно пытался вспомнить хоть что-нибудь приметное.
— У нее руки были в болячках, — неожиданно выпалил он.
— В каких болячках? — не поняла я.
— А будто покорябал ее кто, или содрала, — объяснил он и, демонстрируя мне, каким образом это могло произойти, чуть не до крови царапнул себя длинным желтым ногтем.
— Как же ты рассмотрел, она ведь, наверное, была в перчатках?
— Точно, только они у нее, извиняюсь, не совсем целые…
— Дырявые, что ли?
— Точно так-с…
Мы еще некоторое время разговаривали подобным образом, из моего ридикюля в его руку перекочевала почти вся мелочь, в результате я могла нарисовать портрет странной молодой особы в рваных перчатках, с дорогим букетом роз и с платочком на голове.
И я попыталась это сделать, как только вернулась от старосты.
На то, что у меня получилось, невозможно было смотреть без смеха. Я отбросила листок с рисунком, сочтя этот комический эффект результатом бесстыдного вранья и неумелого фантазирования небогатого на выдумку крестьянина.
И наверное забыла бы о нем, если бы не одно обстоятельство…
В дороге я немного простыла и вечером того же дня послала Степана в деревню за молоком. Через некоторое время он вернулся без молока, объяснив, что старуха, к которой он обратился, корову еще не доила, но обещала прислать горшочек с внуком.
В скором времени тот действительно прибежал с красными от холода ногами и в одной рубашонке.
Я усадила его с собой за стол и напоила горячим молоком. Он перестал стучать зубами и осмелел. На всякий случай я и его спросила, не видел ли он приезжавшей на днях барыни.
И к моему удивлению он тут же заявил, что какая-то «драная барыня» действительно третьего дня побывала на кладбище и что вышла она из болота.
Смеху ради я показала ему свой рисунок, увидев который, он захохотал, а потом спросил:
— Так что же вы спрашиваете, если знаете ее?
Проводив мальчика, я разгладила рисунок и спрятала подальше. Если он не пошутил, то это был точный портрет посетившей личардову могилу женщины.
Как вы догадываетесь — мне было о чем подумать в этот вечер.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Впервые за все время, что Степан служил у меня кучером, я увидела его спящим. Потому что разбудила его даже не утром, а глубокой ночью.
Сама я в эту ночь не сомкнула глаз и даже не раздевалась.
Степану, видимо, передалось мое волнение. Изменив своей обычной невозмутимости, он впервые на моей памяти, запрягая лошадей, бранил их на чем свет стоит, а не ласково уговаривал, как обычно. Мне даже показалось, что у него дрожат руки. Но скорее всего, это все-таки было результатом воображения, потому что такого просто не могло быть. Эти руки были созданы из другого материала. И дрожать не могли даже теоретически.
Меня, в отличие от него, на самом деле немного трясло, то ли от волнения, то ли от утренней прохлады. Туман еще стоял над деревней, что в этих болотистых местах совсем не редкость. А солнце еще не появилось из-за горизонта и лишь напомнило о своем существовании небольшой полоской желто-сиреневого цвета.
Путь наш на этот раз лежал в Хвалынск — небольшой уездный городок Саратовской губернии, до которого от Синицыно хоть было и недалеко, но благодаря полному отсутствию дорог и большому количеству в этих местах болот, рек, ручейков и непросыхающих луж добраться до него тогда было не так-то просто.
Но долго ли, коротко ли, как в сказке говорится, но мы таки добрались до этого центра цивилизации, который в те времена мало чем отличался от большой деревни, разве что большим количеством церквей и не меньшим количеством трактиров и кабаков.
Но сегодня жизнь кипела в Хвалынске ключом, мы оказались в нем на самую Пасху и пересекли городской вал под перезвон колоколов. Город встретил нас толпами гуляющей, празднично одетой публики, звуками духовых оркестров и запахом куличей.
Но мне, грешнице, было в этот день совсем не до нарядов и угощений, хотя Пасха — один из самых любимых мною праздников.
Наряду с Рождеством и Масленицей она являет собой один из трех столпов всей российской действительности, и, пожалуй, нет в нашей стране человека, который бы при одном лишь звуке этого пряничного-ванильного слова не испытал приятно-щемящего волнения в груди.
Но на этот раз мои мысли были далеко не лучезарного свойства. И в какой-то момент я почувствовала себя едва ли не моральным уродом. У всех вокруг были такие светлые лица, а в моей реальности не было места празднику — его место там заняли смерть, порочные страсти и преступления.
Мой расчет сводился к тому, что Хвалынск был маленьким городком, где каждый человек на виду. Чего вы хотите, если даже громадный по сравнению с ним губернский Саратов едва ли насчитывал в то время 50 тысяч.
И тем не менее задача моя была нелегкой. Главным образом благодаря тому, что дело происходило на Пасху. Из деревень понаехало сюда столько народу, что я не узнала знакомого с детства тихого провинциального Хвалынска.
А ко всему прочему на центральной площади города развернулась ярмарка, и, увидев ее шатры, я начала сомневаться в целесообразности своего сюда приезда.
