– Да, ваша честь.
– И вы их сожгли?
– Да, ваша честь.
– Возражение защиты не принимается. Обвинение может ввести
содержание этих писем в качестве косвенных доказательств, – объявил судья.
Гамильтон Бергер слегка поклонился судье и повернулся к
свидетельнице:
– Расскажите нам, что было написано в уничтоженных вами
письмах.
– Ну, он жаловался на свое одиночество, на то, что ему чужды
люди, которые его окружают, что у него нет друга – девушки и… Господи, все это
была ерунда: мне очень трудно все это объяснить.
– Продолжайте. Постарайтесь, и все получится.
– Мы выбрали тон… мы притворялись, будто это «переписка двух
одинаково одиноких сердец». Скажем, он мне писал, какой он богатый и
хозяйственный по натуре и какой из него получится отличный муж. Ну а я в ответ
расписывала, какая я прелестная и домовитая… Нет, такие вещи так просто не
объяснишь!
– Необходим контекст, вы хотите сказать?
– Совершенно верно. Нужно знать настроение, предысторию,
иначе все выглядит поразительно тривиально и глупо. Именно поэтому я решила,
что мне нужно получить эти письма обратно.
– Что же было дальше?
– Ну, наконец Джон Джефферсон прислал одно серьезное письмо.
Он написал мне, что его компания решила открыть отделение в США и назначила его
своим представителем, что контора будет находиться в нашем городе и что он с
нетерпением ждет нашей встречи.
– Что вы сделали?
– Совершенно неожиданно на меня напала самая настоящая
паника. Одно дело вести шутливую переписку с человеком, находящимся от тебя за
тысячи миль, и совсем другое – встретиться с ним лицом к лицу. Я растерялась и
перетрусила.
– Продолжайте.
– Он мне телеграфировал, каким поездом и в каком вагоне
приедет, и я, разумеется, поехала на вокзал… И тут все пошло кувырком.
– Что вы имеете в виду?
– Понимаете, из того, что он мне писал, я составила о нем
совсем иное представление… Конечно, глупо рисовать себе человека, которого
никогда не видела; но я была о нем необычайно высокого мнения. Я считала его
другом с большой буквы и при встрече была страшно разочарована.
– Что было потом? – спросил Бергер.
– Раза два или три я разговаривала с ним по телефону, и
однажды вечером мы ходили в театр.
– Ну и что случилось?
Она еле заметно вздрогнула.
– Он оказался совершенно невозможным, – произнесла она,
посмотрев в сторону обвиняемого. – Он разговаривал со мной покровительственным
тоном, отпускал дешевые комплименты. Он относился ко мне, как если бы я… он
видел во мне… Я не чувствовала с его стороны ни уважения, ни внимания. Нет,
этому человеку не нужны возвышенные чувства!
– Ну и что же вы сделали?
– Я сказала ему, что хочу получить назад свои письма.
– Что сделал он?
Она снова посмотрела на Джона Джефферсона:
– Он сказал мне, что я могу выкупить их.
– Как же вы поступили?
– Решила во что бы то ни стало получить их. В конце концов,
они были мои. Четырнадцатого июня я отправилась в контору в такое время, когда,
я знала, ни мистера Ирвинга, ни мистера Джефферсона там не должно было быть.
– Ну и что вы сделали?
– Я вошла в контору.
– Для чего?
– С единственной целью найти свои письма.
– Эти письма находились там?
– Да. Он сам мне сказал, что они заперты в его столе, так
что я могу прийти и получить их в любое время, если соглашусь на его условия.
– Что было дальше?
– Я не могла их отыскать… Я смотрела везде, выдвигала все
ящики, и тут…
– Продолжайте.
– Отворилась дверь.
– Кто был на пороге?
– Обвиняемый – Джон Джефферсон.
– Один?
– Нет, со своим помощником Вальтером Ирвингом. Он заговорил
со мной очень грубо, употребляя по моему адресу такие выражения, каких я прежде
вообще никогда не слышала.
– Что было потом?
– Он попытался меня схватить. Я отступила назад, наткнулась
на стул и свалилась на пол. Тогда мистер Ирвинг схватил меня за руки и поднял.
Джефферсон стал обвинять меня в том, что я за ним шпионю и сую нос в чужие
дела, на что я ответила, что пришла лишь за своими письмами.
– Продолжайте.
– Он с минуту смотрел на меня с оторопелым видом, потом
захохотал и сказал мистеру Ирвингу: «Будь я проклят, если она говорит нам
правду!»
Тут зазвонил телефон, и Ирвинг снял трубку. Он слушал
некоторое время, а под конец чертыхнулся и сказал: «Допрыгались! Полиция!»
– И что же дальше?
– Обвиняемый подбежал к шкафу для бумаг, распахнул его и
вытащил пачку моих писем, перевязанных шнурком. Он сунул их мне в руки со
словами: «Вот твои письма, дуреха! Забирай и беги. Тебя ищут. Кто-то видел, как
ты забралась сюда, и сообщил в полицию. Теперь-то ты видишь, какая ты
безмозглая идиотка!»
– Продолжайте.
– Он потащил меня к двери, тем временем мистер Ирвинг сунул
мне что-то в руку, сказав при этом: «Вот, берите. За это вы будете
помалкивать».
– И что же вы сделали?
– Они вытолкнули меня в коридор, и я быстро юркнула в
дамский туалет. Когда я открывала туда дверь, я успела заметить, как обвиняемый
и Вальтер Ирвинг побежали в мужской туалет.
– Дальше.
– Войдя в туалетную комнату, я первым делом развязала шнурок
на письмах и просмотрела их, проверяя, действительно ли это мои письма, а потом
я от них избавилась.
– Каким образом?
– Сунула их в контейнер для использованных полотенец. Я
знала, что позднее их сожгут.
– Продолжайте.
– И тут я поняла, что попала в ловушку и что меня непременно
задержит полиция. Мне необходимо было что-то придумать, чтобы выбраться из
здания.
– И что же вы сделали?
– Я решила, что за выходами наблюдают и что раз меня видели,
им наверняка описали мою наружность… Я выглянула в коридор, осмотрелась и
увидела дверь, на которой золотыми буквами было написано, что это контора Перри
Мейсона. Естественно, что я слышала, кто такой Перри Мейсон. Я решила, что могу
зайти к нему как бы за советом по поводу расторжения брака или участия в
автомобильной аварии… одним словом, придумаю что-нибудь, лишь бы провести у
него некоторое время, пока все не успокоится. Теперь-то я понимаю, что это была
дикая мысль, но в тот момент мне казалось, что для меня это единственный и
вполне реальный путь к спасению… Случилось так, что судьба вообще мне
подыграла.
