Талбо посмотрел на своих товарищей и на
женщину, которая дрожала перед ним. На какой-то момент он не знал, какое
принять решение; его люди привыкли к войне и знали, что влюбленные воины обычно
прятались во время боя.
– Я умру, Талбо. Возьми меня с собой,
пожалуйста.
Один из наемников посмотрел на командира.
– Нехорошо оставлять ее здесь одну, – сказал
один из солдат. – Французы могут снова совершить обстрел.
Талбо сделал вид, что принял аргумент. Он
знал, что французы не будут совершать новых обстрелов; они находились в
перемирии, подписав капитуляцию при Монсегуре. Но солдат понимал, что
происходит в сердце Талбо. Он тоже, должно быть, был влюбленным мужчиной.
«Он знает, что ты умрешь», – сказали Голоса
Лони, пока он аккуратно брал ее на руки. Лони не хотела слушать то, что
говорили Голоса. Она вспоминала тот день, когда они шли вот так через пшеничное
поле одним летним вечером. В тот вечер она тоже хотела пить и напилась воды из
ручейка, который спускался с горы.
Толпа собиралась около скалы, которая
сливалась с западной стеной крепости Монсегур.
Там были солдаты, мужчины, женщины и дети. В
воздухе витало давящее молчание, и Лони знала, что это не из-за уважения к
священникам, а из-за страха перед тем, что могло произойти.
Вошли священнослужители. Их было много, в
огромных черных мантиях с многочисленными крестами желтого цвета, вышитыми
впереди. Они сели на скале, на внешних ступенях, напротив башни. У последнего
волосы были полностью белыми, он поднялся до самой высокой части башни. Его
фигура была освещена пламенем костров, а мантию развевал ветер.
Когда он остановился там, на вершине, почти
все люди встали на колени и с поднятыми вверх руками три раза ударились головой
о землю. Талбо и его солдаты продолжали стоять; они заключили договор только на
борьбу.
– Нам предложили капитуляцию, – сказал
священник с вершины стены. – Все могут свободно уйти.
Траурный вздох пробежал по толпе.
– Души Бога-Чужестранца останутся царствовать
миром. Души настоящего Бога вернутся в его бесконечную милость. Война
продолжится, но это не вечная война. Потому что Бог-Чужестранец будет в конце
концов побит, несмотря на то, что уничтожена часть англичан. Бога-Чужестранца победят,
но не погубят: он останется в аду вместе с душами, которые породил.
Люди смотрели на человека, который стоял на
вершине стены. Они уже не были уверены, что хотят уйти и страдать потом целую
вечность.
– Катарская Церковь – настоящая Церковь, – продолжил
священнослужитель. – Благодаря Иисусу Христу и Святому Духу, мы смогли
достигнуть единения с Господом. Нам не нужно снова перевоплощаться. Нам не
нужно снова возвращаться в царствие Бога-Чужестранца.
Лони заметила, что три священника вышла из
группы и открыли Библии перед толпой.
– Утешение будет дано тем, кто захочет умереть
вместе с нами. Там, внизу, нас ждет костер. Это будет ужасная смерть, с
ужасными мучениями. Это будет медленная смерть, и боль от пламени огня,
сжигающего наше тело, не сравнима ни с какой болью, что вы переживали прежде.
Другие приговорены к жизни.
Две женщины робко приблизились к
священнослужителям, у которых были открыты Библии. Юноша сумел вырваться из
объятий матери и тоже предстал перед ними. Четыре солдата подошли к Талбо.
– Мы хотим принять таинство. Мы хотим
покреститься.
«Так поддерживается Традиция, – сказали
Голоса. – Именно когда люди способны умереть за идею.»
Лони ожидала решения Талбо. Солдаты боролись
ради денег, пока не поняли, что некоторые люди были способны бороться только за
то, что считали правильным.
Талбо в конце концов отступил. Но он терял
некоторых из своих лучших людей.
– Пойдем отсюда, – сказал Лони. – Пойдем к
крепостным стенам. Они же сказали: кто хочет – может уйти.
– Лучше отдохнем, Лони.
«Ты умрешь», – снова шептали Голоса.
– Я хочу посмотреть на Пиренеи. Я хочу увидеть
долину еще раз, Талбо. Ты знаешь, что я умру.
Да, он это знал. Он был человеком, который
привык к полю битвы, он знал, какие раны губили его солдат. И Лони была близка
к смерти. Температура у нее прошла. Талбо также знал, что это плохой знак. Пока
нога болела, а температура сжигала, организм еще боролся. Больше не было борьбы
– только ожидание.
«Ты не боишься», – сказали Голоса.
Нет, Лони не боялась. С детства она знала, что
смерть – это только еще одно начало. В то время Голоса были ее большими
подругами. И у них были лица, тела, жесты, которые только она могла увидеть.
Это были люди, пришедшие из разных миров, они разговаривали и никогда не
оставляли ее одну. У нее было очень веселое детство: она играла с другими
детьми, используя своих невидимых подруг, перемещала вещи с места на место,
имитировала звуки, вызывая небольшой испуг у других. В то время ее мать
благодарила Господа за то, что они живут в катарской стране: «Если бы католики
пришли сюда, ты была бы сожжена заживо», – обычно говорила она. Катары не
придавали этому значения: они считали, что добрые – это добрые, а плохие –
плохие, и никакая сила Вселенной не могла изменить этого.
Но пришли французы и сказали, что катарской
страны не существует. И с восьми лет все, что она знала, была война.
Война принесла ей хорошее: мужа, который заключил
договор на далекой земле ради катарских священников, которые никогда не брали в
руки оружия. Но принесла также и плохое: страх быть сожженной заживо, потому
что французы были с каждым разом все ближе к ее деревне. Она начала бояться
своих невидимых друзей, и они постепенно исчезали из ее жизни. Но оставались
Голоса. Они продолжали рассказывать, что произойдет и как она должна
действовать. Но она не хотела их дружбы, потому что они всегда знали слишком
много; один Голос научил ее тогда трюку со священным деревом. И с тех пор как
началась последняя схватка с катарами и французские католики стали выигрывать
один бой за другим, она уже не слышала Голоса.
Сегодня, тем не менее, у нее не было больше
сил думать о дереве. Голоса снова были здесь, и она не мешала этому. Наоборот,
она в них нуждалась; они бы показали ей путь после смерти.
– Не волнуйся из-за меня, Талбо. Мне не
страшно умирать, – сказала она.
