Он передал мне альбом, и я не сразу поняла, кого он имеет в виду. Поскольку на указанном им рисунке была группа карликов, наблюдающих пожар, которых я запечатлела по памяти во время недавнего пикника. А рядом с ними буквально несколькими штрихами набросала черты той женщины, что какое-то время тоже была рядом с ними, но, не уверенная в портретном сходстве, так и и не закончила рисунка, хотя ее лицо до сих пор стоит передо мной как живое. Но именно этот набросок и имел в виду Петр Анатольевич.
Если вы помните, я уже упоминала эту женщину на этих страницах, описывая пожар. Ее седые растрепанные волосы и показавшееся мне каменным лицо, уже тогда обратили на себя мое внимание. Но я даже не предполагала, что когда-нибудь эта особа заинтересует меня до такой степени.
Внешность ее была настолько запоминающейся, что найти ее не составило бы труда. Саратов не Москва и даже не Петербург. А при связях Петра Анатольевича это вообще не проблема. Он отыщет в городе и пропавшего котенка, не то, что живого человека. Причем, в самые короткие сроки.
– Это их самая большая ошибка, – задумчиво произнес Дюма.
– И они за нее поплатятся. Женщина, присутствующая в двух местах преступления – это потенциальная каторжница. Уверен, что и пожар в доме Лобанова – дело ее рук.
– Во всяком случае, не в меньшей степени, чем нападение на меня, – согласился с ним Петр Анатольевич, после чего внимательно посмотрел на того и спросил:
– Если не ошибаюсь, вы не слишком хорошо себя чувствуете?
– Да? – посмотрелся в зеркало писатель. – Неужели это так заметно?
– На вас лица нет, – предельно серьезным голосом подтвердил Петр Анатольевич. – Если вы срочно не выпьете со мной хотя бы рюмку этого волшебного эликсира, я не гарантирую, что вы доживете до вечера.
– Пожалуй, вы правы, – нахмурив брови, согласился Дюма, после чего они с Петром Анатольевичем заржали, как два жеребца.
– Я отказываюсь присутствовать при этом безобразии, – могла бы сказать я и демонстративно выйти из комнаты, но я поступила иначе.
– А ведь и мне не повредила бы капелька вашего удивительного лекарства. Я ведь тоже едва поднялась с постели, – сказала я, изобразив на лице невероятное страдание.
– Что же вы раньше не сказали? – возликовал Дюма и его руки распахнулись для символического объятия как два могучих крыла.
Не то, чтобы я на самом деле нуждалась в этом средстве для поддержания здоровья. Просто мне хотелось выпить с этими замечательными людьми. Кроме того, у нас был для этого повод – наше расследование сдвинулось с мертвой точки. Уже не говоря о том, что коньяк был действительно великолепен.
За этим занятием нас и застал Павел Игнатьевич. С эполетами полковника, твердой походкой он вышел на середину комнаты и произнес:
– Позвольте от лица возглавляемого мною управления поблагодарить вас за физическое устранение опасного преступника, бывшего монастырского крестьянина, а ныне беглого каторжника, которого полиция безуспешного разыскивала целый год. И если позволите… – он покашлял в кулак, – я бы присоединился к вам в смысле… Погода, знаете ли, с утра… прохладная.
Допили бутылку мы уже вчетвером и уничтожили все принесенные с собой Дюма французские деликатесы.
– Вы сказали – бывшего монастырского крестьянина? – уточнила я через некоторое время. – Какому же монастырю мы обязаны этим чудовищем?
– Да вы были в нем не далее, как вчера, – усмехнулся в усы Павел Игнатьевич.
И Петр Анатольевич и Дюма, не сговариваясь, одновременно повернули ко мне головы и посмотрели со значением. Я только покачала головой в ответ на эти взгляды.
– Что вы говорите? Никогда бы не подумал, – зацокал языком Дюма. – Такой красивый монастырь, и такая серьезная настоятельница, а крестьян распустила…
– В тихом омуте… – заметил на это Павел Игнатьевич, – кстати, господин Дюма, – сегодня он не стеснялся своего французского и не нуждался в переводчице, – если мне память не изменяет, сегодня вы собирались продолжить свое турне по Волге, то есть, я так понимаю, мы с вами…
– Я решил задержаться еще на несколько дней, с вашего позволения, – перебил его писатель. – Петр Анатольевич нуждается в серьезном уходе, а в моем распоряжении имеются старинные французские методы восстановления здоровья…
И я считаю свои долгом.
– Да я, собственно, не имею ничего против. Надо будет сделать отметку в ваших документах, чтобы никто не привязался…
– Если вам не трудно, Павел Игнатьевич, – прижал Дюма свою огромную ладонь к сердцу.
– Ну, что с вами поделаешь? Мужская солидарность – вещь весьма благородная. Только смотрите не переусердствуйте со своими старинными методами.
– С фармакологической точностью дозировки, не чаще двух раз в день, – заверил Дюма.
– Или трех, – поправил его Петр Анатольевич.
– В таком случае – не возражаю и даже рад буду присоединиться… в лечебных целях.
С этими словами Павел Игнатьевич забрал у Дюма документы и покинул нашу дружную компанию.
И едва за ним успела закрыться дверь, как Петр Анатольевич вскочил со своей кровати, позабыв про свои раны.
– Вы понимаете, что это значит? – завопил он.
– А вы считаете только себя таким умным? – ответил ему Дюма вопросом на вопрос.
– И все таки, – вмешалась я в их диалог, – я считаю нелишним согласовать наши выводы.
– Так совершенно же очевидно, – расплылся в улыбке Петр Анатольевич, – что все дорожки ведут к тому самому монастырю, что мы почтили вчера своим присутствием, и в котором проживает ныне некто Анастасия Лобанова, в монашестве – сестра Манефа. Если бы нам ее еще и повидать… – неожиданно он остановился на полуслове и посмотрел на Дюма.
– А что? – ответил ему француз в ответ на этот взгляд, – я бы не исключил такого варианта…
– Вы хотите сказать, – вновь нарушила я их tet-a-tet, – что Анастасия Лобанова, сестра Манефа и наша таинственная миледи…
– …одно и то же лицо, – хором закончили мою фразу мужчины.
Взаимопонимание в нашей компании складывалось исключительное.
– Я бы все-таки не торопилась утверждать это столь категорично, – покачала головой я.
– А мы и не торопимся, – согласился с моей точкой зрения Петр Анатольевич и достал из буфета еще одну бутылку коньяка.
– Я пожалуюсь Павлу Игнатьевичу, – неодобрительно покосилась я на него.
– В отличие от вас, Екатерина Алексеевна, главный полицмейстер нашей губернии понимает, что такое мужская солидарность, Так что жалуйтесь на здоровье, – и откупорил бутылку.
– С фармакологической точностью дозировки, – поддержал товарища Дюма.
Оставив их за этим сомнительным занятием, я поспешила к себе домой, предполагая, что сегодня их больше не увижу и рассчитывая за это время как следует отдохнуть и набраться сил. Но надеждам моим сбыться было не суждено.
