И помощь мне подоспела, как всегда, в лице моей милосердной Миры. Стучали в дверь.
— Войдите! — воскликнул я, обрадованный тем, что кто-то, наконец, осмелился нарушить мой сон.
— Вы кричали, — встревоженная индианка переступила через порог моей обители, сжимая хрупкими ладонями бокал с моим излюбленным пуншем. В другой руке она держала наливное спелое яблочко с румяным бочком.
— Спасительница моя! Mon ange! — обрадовался я ее внезапному появлению.
— Да что же здесь происходит? — воскликнула Мира, вконец разволновавшись.
— Да ничего особенного, — попытался я ее успокоить и улыбнулся как можно мягче.
— Яков Андреевич, — насторожилась она. — Уж вы-то меня не проведете!
Тут ее взгляд скользнул по слегка покосившемуся гобелену.
— Ах, вот оно в чем дело! Тогда все ясно, — печально вздохнула она. — Опять этот Кутузов испортил вам настроение, и вам снились кошмары.
— Мира, ты необыкновенно проницательна, — вновь улыб— нулся я.
— Вы у меня дождетесь, Яков Андреевич, — она погрозила пальчиком. — Я Лунева позову, пусть он вами занимается!
— Алешку? — деланно ужаснулся я. — Да он же насмерть меня залечит!
С Луневым мы служили в одном полку, и однажды под Лейпцигом ему посчастливилось вытащить меня из беды. И, говоря откровенно, ему я был обязан своею жизнью. Увы, но с ним мы встречались довольно редко и чаще всего по случаю последствий моего ранения или болезни. Поэтому мне не понравилось, что Мира завела разговор о Луневе именно сейчас, это показалось мне дурным предзнаменованием!
Я ухватил индианку за талию и усадил ее рядом с собой на диване. Она подняла на меня огромные удивленные глаза. Честно скажу, я не часто позволял себе с ней такие вольности.
— Я безмерно благодарен тебе за твою неустанную заботу, — сказал я ей. Индианка поняла, что слова эти сказаны всерьез, и испугалась еще сильнее.
— Берегите себя, — промолвила она и нащупала на моей груди изготовленный ею собственноручно пантакль.
— Хорошо, — согласился я.
— Обещаете?
— Буду беречь! — заверил я Миру и вгрызся зубами в яблоко. Пунш этим утром мне показался на диво освежающим и бодрящим!
Переодевшись, я спустился в столовую, где меня поджидал Кинрю.
— Так мы едем в Москву? — осведомился он, отправляя в рот внушительный кусок осетрины. — Я всю свою жизнь мечтал побывать в этом оплоте древней Руси!
— И не только древней, — заметил я, усаживаясь за стол.
Утро снова выдалось пасмурным, в связи с чем в столовой было темно, несмотря на то, что огромные окна были не занавешены.
— Яков Андреевич, вы не ответили на мой вопрос, — напомнил японец, уминая за обе щеки красную рыбу.
— Это будет зависеть от одного незначительного обстоя— тельства, — ответил я, имея в виду свою записку к Кутузову, на которую я дожидался ответа. Сразу, как только Мира поки— нула мой кабинет, я отправил с ней к мастеру человека.
Семка возвратился как раз под конец нашей трапезы и сообщил мне, что Ивана Сергеевича не оказалось дома.
«Что ж, не судьба!» — подумал я про себя и велел Кинрю собирать чемоданы.
— Ну, наконец-то! — обрадовался японец, все еще не веря своему счастью. Он все еще не оправился от любовной раны, которую, сама того не желая, нанесла ему Варенька Кострова, которую нам однажды удалось выручить из беды. С тех пор Кинрю ходил сам не свой, как в воду опущенный, страдал от безответного чувства. И кто бы мог подумать, что самураи такие сентиментальные! Я надеялся, что увлекательная поездка во вторую столицу немного отвлечет моего золотого дракона от грустных мыслей. И моим чаяниям суждено было осуществиться, но в то время я еще об этом не знал.
— Погодите собираться, — вдруг вспомнила Мира. — Я вам еще не успела рассказать одну очень занимательную историю!
— Какую еще историю? — проворчал нахмурившийся Кинрю, недовольный тем, что его отрывают от приготовлений к долгожданной поездке.
— Я вам про свою горничную не рассказала. Она такая забавная, — разговорилась Мира. — Я ей на рождение подарила свою бархотку. Так вот она…
— Это которая? — перебил я индианку. — Саша или Катюша?
— Катюша, — по-детски обрадовалась Мира тому, что я знаю по именам ее многочисленных горничных. Моя волевая и сильная предсказательница была совершенно беспомощна и наивна перед своей любовью ко мне.
— И что же горничная? — торопил ее нетерпеливый японец.
— У нее появился поклонник. Представительный такой! Вы можете такое вообразить?
— Что же в этом особенного? — полюбопытствовал я.
— Да странный он какой-то, — сказала Мира. — Вовсе он ей и не подходит. Не из простых!
— Что ж, в природе случаются и мезальянсы, — философски заметил я. — Да речь, кажется, о марьяже и не идет!
— Не знаю, — развела руками моя подруга. — Похоже на то, что намерения-то у него серьезные. Он ей конфеты возит каждый день из кондитерской, что на Невском. Она мне сама рассказывала. Кольцо ей подарил. Золотое даже, по-моему!
— Так порадуемся за них, — пожал я плечами.
— Не нравится мне он, — поморщилась Мира. — Глаза у него черные, колючие. Злые такие, — она задумалась, подбирая нужное слово. — Волчьи. Все время в черном ходит, табаком от него за версту несет, и бакенбарды у него такие противные, рыжие! Фу! — она скорчила гримасу и отвернулась. — Я гадала на него, — добавила Мира. — Плохое выходит. Не нравится мне это! К тому же, по-моему, девушка беременна. Ее то тошнит, то она в обмороки падает. Кошмар!
Тогда я к ее словам не прислушался, но позже мне приш— лось об этом пожалеть и довольно горько!
В Москву мы с Кинрю ехали на перекладных и даже развлекались вовсю. Я передавал ему всяческие светские сплетни и анекдоты, он рассказывал мне о своей самурайской жизни. К тому же я вдосталь наупражнялся в японском, который у меня немного хромал.
Кинрю всю дорогу пытался вовлечь меня в свою драгоценную вай ки, смысла которой я окончательно так и не понял. Зато от ее решетчатой доски у меня рябило в глазах. Эти квадратики мне уже снились во сне всю дорогу. К этому времени я уже сомневался, что лучше: видеть во сне масона-убийцу или расчерченную доску японца.
— Все дело в различии западной и восточной психологии, — заключил мой высокообразованный Кинрю, сложив, наконец, свою доску и убрав ее в саквояж. От чего я Господа Бога возблагодарил и перекрестился. Но спорить с самураем не стал, хотя и считал Россию державой скорее восточной, чем европейской.
— Как полагаешь, — спросил я японца, — найдем мы мошенника-заику?
— А куда он от вас, Яков Андреевич, денется? — потянулся Кинрю и, зевнув, сказал уверенно: — От нас-то еще никто не уходил.
