Я оставила мужчин в конференц-зале, а сама пошла взять документы из запертого ящика стола. За стеной Роза шуршала бумагами. Шестой час, а она все еще работает... Это меня несколько успокоило. Роза осталась, потому что почувствовала: Эмберги неспроста вызвал меня в свой офис – над моей головой сгущаются тучи.
Пока я ходила за бумагами, тройка в конференц-зале успела сдвинуть стулья. Я села напротив закурила, нарываясь на то, чтобы Эмберги попросил меня выйти. Однако он молчал, и я продолжала сидеть.
Пробило шесть.
Мужчины шуршали страницами и вполголоса переговаривались. Фотографии они разложили веером, точно игральные карты. Эмберги торопливо царапал что-то в блокноте. В какой-то момент папки соскользнули с колен Больца, и листы разлетелись по комнате.
– Я соберу, – сказал Таннер, неохотно отодвигая стул.
– Я сам. – Больц принялся собирать бумаги. На его лице почему-то было написано отвращение.
Больц и Таннер достаточно компетентны, чтобы сложить документы по порядку, думала я и не вмешивалась. Эмберги как ни в чем не бывало строчил в блокноте.
Время шло, я сидела.
Иногда мне задавали вопросы. Но по большей части мужчины разговаривали между собой, как будто меня вообще не было в комнате.
В половине седьмого мы переместились в кабинет Маргарет. Я села к компьютеру и деактивировала режим ожидания. Через секунду вспыхнул экран, порадовав нас оранжево-синей конструкцией – изобретением Маргарет. Эмберги заглянул в свои записки и попросил открыть файл с данными по делу Бренды Степп, первой жертвы.
Я запросила данные, и программа тотчас нашла файл.
На экране появилось шесть таблиц, прилагающихся к делу. Больц, Эмберги и Таннер принялись изучать данные, занесенные в оранжевые колонки таблиц. Прочитав страницу, они взглядами давали мне понять, чтобы я "листала" дальше.
На третьей странице открылась графа под названием "Одежда, телесные повреждения". В ней, помимо описания тела Бренды Степп со всеми кровоподтеками, огромными буквами значилось:
НА ШЕЕ – КОРИЧНЕВЫЙ ПОЯС ИЗ ТКАНИ
Эмберги навис надо мной и стал водить пальцем по экрану.
Я открыла файл с отчетом, чтобы он убедился: после вскрытия я диктовала совсем другое – в отчете, что был отпечатан на бумаге, значилось: "вокруг шеи – колготки телесного цвета".
– Да, но в отчете бригады "скорой помощи" фигурирует коричневый пояс, – не преминул напомнить мне Эмберги.
Я нашла этот отчет и снова прочитала его. Эмберги был прав. Санитар показал, что жертва была связана по рукам и ногам электрическими проводами, а на шее у нее "имелся кусок какой-то светло-коричневой ткани, что-то вроде пояса".
Вмешался Больц – видимо, ему хотелось сказать несколько слов в мою защиту.
– Возможно, одна из твоих помощниц, внося данные в компьютер, случайно глянула в отчет бригады "скорой помощи" именно тогда, когда писала про предмет на шее жертвы.
Короче говоря, она просто не заметила, что эти данные расходятся с данными из отчета, сделанного после вскрытия.
– Вряд ли, – возразила я. – Мои помощницы знают, что в компьютер нужно вносить данные только из отчетов, сделанных после вскрытия и лабораторных анализов, а также из свидетельств о смерти.
– Однако помощница могла и ошибиться, – сказал Эмберги, – ведь пояс упоминается в отчете.
– Конечно, от ошибок никто не застрахован.
– Тогда возможно, – предположил Таннер, – что этот коричневый пояс, заявленный в распечатанном отчете, взялся из компьютера. Не исключено, что журналист – или кто-то по его просьбе – проник в базу данных. Информация оказалась неточной, потому что сами записи в компьютере были неточные.
– Или информация была получена непосредственно от санитара, который не отличит пояса от колготок, – парировала я.
Эмберги отвернулся от компьютера и холодно сказал:
– Надеюсь, доктор Скарпетта, вы сделаете все необходимое, чтобы обеспечить секретность ваших отчетов. Пусть девушка, которая отвечает за компьютеры, сменит пароль. Во что бы то ни стало, слышите? И отчитайтесь о проделанной работе в письменном виде.
Уже выходя из кабинета, Эмберги продолжал давать ценные указания:
– Копии должны быть разосланы в соответствующие инстанции. Постоянно следите за безопасностью и принимайте необходимые меры заблаговременно.
С тем Эмберги и удалился. Таннер следовал за ним по пятам.
* * *
Когда все плохо, я готовлю. Это по крайней мере у меня получается всегда.
Некоторые после скверного дня идут играть в теннис, другие доводят себя до изнеможения в тренажерном зале. Одна моя приятельница из Корал-Гейблз любила свалить на побережье и там, лежа в шезлонге, снимать стресс посредством солнца и порнографического романа. Своим коллегам – а работала девушка судьей – она никогда бы не призналась, что читает подобные книги. Большинство копов стресс смывают пивом в забегаловках.
Я никогда не увлекалась спортом, а в пределах досягаемости не наблюдалось ни единого подходящего пляжа. Напиться и забыться – вообще не мой стиль. А на готовку у меня, как правило, не бывает времени. И хотя моя любовь к еде не ограничивается итальянской кухней, именно спагетти, пицца и лазанья удаются мне лучше всего.
– Тереть нужно на самой мелкой терке, – наставляла я Люси, перекрывая шум воды из-под крана.
– Да-а, на мелкой тру-удно, – ныла Люси.
– Зрелый пармезан сам по себе твердый. Смотри, костяшки не обдери.
Я вымыла зеленый перец, грибы и лук, вытерла их насухо и положила на разделочную доску. На плите закипал соус, который я сама делала прошлым летом из помидоров, базилика, орегано и толченого чеснока – всегда держу соус в холодильнике для таких вот случаев. Колбаса и подрумяненная постная говядина обсыхали на салфетках. Тесто пыхтело под влажным полотенцем, раскрошенный сливочный сыр моцарелла дожидался своего часа в миске. Когда я покупала сыр в своем любимом магазине на Уэст-авеню, он еще был в рассоле. Моцареллу привозят прямо из Нью-Йорка. При комнатной температуре он мягкий, как масло, а если его растопить, становится как тянучка.
– А мама всегда покупает какие-нибудь консервы и добавляет к ним ветчину, – сказала Люси, переводя дыхание. – Или приносит готовую еду из супермаркета.
– И это весьма прискорбно, – ответила я, зная, что говорю. – Разве такое можно есть? – Я начала шинковать овощи. – Вот когда мы были маленькие, мы бы к подобной еде и не притронулись. Ну разве что твоя бабушка подержала бы нас с недельку на хлебе и воде.
Моя сестра никогда не любила готовить. А я никогда не понимала почему. Лучшие часы в детстве мы провели именно за обеденным столом. Отец тогда еще не болел. Он обычно сидел во главе стола и церемонно накладывал нам целые тарелки дымящихся спагетти, фетуццини или – по пятницам – фрит-тата. Даже когда родителям приходилось туго, стол всегда ломился от еды и вина, и как же здорово было прийти домой из школы и уже с порога по запаху определить, какую именно вкуснятину приготовила сегодня мама.
