– Больц, Таннер и остальные сильные мира сего весьма огорчены тем, что секретная информация просачивается в прессу, – бросила я пробный камень.
– С тем же успехом они могут впадать в депрессию из-за дождя. Да, утечки информации случаются. Особенно если вы живете в одном городе с "дорогушей" Эбби.
Я невесело улыбнулась. Так оно и есть. Поведай тайну "дорогуше" Эбби Тернбулл, а уж она позаботится о том, чтобы твои секреты попали в "желтую" прессу.
– От Эбби один геморрой, – продолжал Марино. – У нее все схвачено, даже в нашем департаменте. Можете мне поверить: шеф полиции чихнуть не успеет, как ей уже все известно.
– Кто же ее информирует?
– Скажу только, что я кое-кого подозреваю, но доказательств у меня нет, а без доказательств, сами понимаете, никуда.
– А знаете, кто-то залез в мою базу данных, – сказала я таким тоном, словно это уже было известно каждой собаке.
Марино бросил на меня острый взгляд.
– Давно?
– Не могу сказать. Несколько дней назад кто-то вычислил пароль и пытался получить информацию по делу Лори Петерсен. Нам еще повезло, что мы вообще узнали об этом. Системный администратор допустила оплошность, благодаря которой команды этого взломщика остались на экране.
– Вы хотите сказать, что этот тип, возможно, уже несколько месяцев шарит в вашем компьютере, а вы об этом ни сном ни духом?
– Именно.
Марино напрягся и замолчал.
– Это известие заставило вас заподозрить кого-то другого, не Эбби? – попыталась я его расшевелить.
– Угу, – лаконично ответил сержант.
– Кого же? – раздраженно спросила я. – Скажите же что-нибудь!
– Сказать я могу только одно – под вас усиленно копают. Эмберги знает о компьютере?
– Знает.
– Полагаю, и Таннер в курсе?
– Да.
– Черт, – пробормотал Марино. – Теперь кое-что прояснилось.
– Например? – У меня начинался приступ паранойи. Думаю, детектив заметил, как меня затрясло. – Что конкретно прояснилось?
Марино не отвечал.
– Что прояснилось? – не отставала я.
Он медленно поднял на меня глаза.
– Вы действительно хотите знать?
– Думаю, мне лучше быть в курсе. – Голос у меня был спокойный, хотя страх уже почти перешел в панику.
– Ладно. Скажем так: если Таннер узнает, что мы с вами сегодня катались по городу, он, пожалуй, отберет у меня полицейский значок.
У меня глаза округлились от изумления.
– Не может быть!
– Еще как может. Сегодня утром я зашел к нему в управление. Таннер отозвал меня в сторону и сказал, что он и другие шишки намерены покончить с утечками информации. Таннер, мать его, велел мне держать язык за зубами. Можно подумать, я когда-нибудь трепался! Но он сказал еще кое-что – и вот это-то показалось мне полным бредом. Дело в том, что мне теперь нельзя сообщать никому из вашего офиса – проще говоря, вам – информацию по последним убийствам.
– Что?
Марино точно не слышал.
– Ни слова о том, как идет следствие, или о том, какие у полиции версии. В общем, вы ничего не должны знать. Таннер приказал нам только получать от вас информацию о вскрытиях и экспертизах, а вам ничего не рассказывать. Он сказал, что и так уже прессе известно слишком много и единственный способ прекратить этот бардак – ничего не обсуждать с теми, кого убийства не касаются непосредственно...
– Да, конечно, – перебила я. – И все же я-то здесь при чем? Эти убийства входят в мою компетенцию – они что, забыли?
– Успокойтесь, – мягко сказал Марино. – Мы ведь с вами сидим в этой машине, разве не так?
– Да. – Я взяла себя в руки. – Да, конечно.
– Мне вообще на Таннера с его приказами плевать. Может, он распсиховался из-за вашего компьютера. Или просто не хочет, чтоб полицейских можно было хоть в чем-то заподозрить.
– Пожалуйста...
– Или тут дело в чем-то еще, – пробормотал Марино себе под нос.
В любом случае он не собирался делиться со мной своими подозрениями.
Марино резко переключил передачу, и мы поехали к реке, к югу от Беркли-Даунз.
Следующие десять минут – а может, пятнадцать или двадцать, я не засекала – прошли в молчании. Я безразлично смотрела в окно. Мне казалось, что со мной сыграли злую шутку, что меня не посвятили в некую тайну, которая для всех остальных уже давно не тайна. Ощущение, что со мной никто не желает иметь дела, становилось невыносимым. Я была на грани истерики и уже не могла поручиться ни за правильность своих суждений, ни за свою сообразительность, ни даже за собственный рассудок – короче, вообще ни за что.
Мне оставалось только размышлять о жалких остатках того, что всего несколько дней назад казалось успешной карьерой. Меня и моих подчиненных обвинили в разглашении информации. Мои попытки провести модернизацию подорвали мою же систему строгой секретности.
Даже Билл больше мне не доверяет. Теперь вот и полицейским запретили со мной общаться. Кончится все тем, что я стану козлом отпущения: на меня свалят ошибки и промахи, которые были допущены при расследовании последних убийств. Эмберги, пожалуй, придется освободить меня от занимаемой должности – не сейчас, так в недалеком будущем.
Марино бросил на меня взгляд.
Я и не заметила, что мы уже припарковались.
– Сколько досюда миль? – спросила я.
– Откуда?
– Оттуда, откуда мы приехали, – от дома Сесиль.
– Ровно семь целых четыре десятых мили, – бросил Марино, даже не взглянув на спидометр.
При дневном свете я едва узнала дом Лори Петерсен.
Он казался нежилым, пустым, заброшенным. Белый сайдинг на фасаде в тени был темным, бело-голубые жалюзи казались тускло-синими. Лилии, что росли под окнами, кто-то вытоптал – наверное, следователи, прочесавшие каждый дюйм в поисках вещественных доказательств. На входной двери трепыхался обрывок желтой ленты, еще недавно огораживавшей место преступления, а в траве – ее давно следовало постричь – виднелась банка из-под пива, очевидно, выброшенная из проезжавшей мимо машины.
Лори жила в скромном аккуратном домике – в таких в Америке селятся представители среднего класса, подобных домов полно в каждом маленьком городке, в каждом недорогом районе. В таких домах люди начинают самостоятельную жизнь. Их покупают выпускники вузов, только что получившие хорошую работу, молодожены или пенсионеры, дети которых выросли и уехали – а потому большой дом стал не нужен.
Почти в таком же доме – он принадлежал неким Джонсонам – я снимала комнату, когда училась в медицинском университете в Балтиморе. Как и у Лори Петерсен, у меня был сумасшедший график – я выскакивала из дому рано утром и зачастую возвращалась только на следующий вечер. В моей жизни были только книги, лаборатории, экзамены – одни сменялись другими, и, чтобы выдержать все это, требовались недюжинные душевные и физические силы. Как и Лори Петерсен, мне никогда не приходило в голову, что некто неизвестный может отнять у меня жизнь.
