На самом комоде было несколько флаконов духов и баночек с кремом, щетка для волос и набор электробигуди. У стены стоял стол, на котором пишущая машинка возвышалась подобно острову в море бумаг и книг. Книги имелись и на полке, и даже на деревянном полу. Дверь туалета была приоткрыта, свет внутри не горел. Никаких ковриков, безделушек, фотографий и картин – как будто в этой спальне давным-давно никто не жил или как будто Хенна Ярборо понимала, что это жилье у нее ненадолго.
У правой стены, довольно далеко от входа, стояла двуспальная кровать. Одеяло и простыня были сбиты в ком, а сверху лежало нечто с копной темных спутанных волос. Я приблизилась.
Лицо женщины было повернуто ко мне. Оно так распухло и тление уже так сильно его тронуло, что я не могла понять, как убитая выглядела при жизни. Я видела только, что женщина белая, у нее темно-каштановые волосы до плеч. Она была полностью обнажена и лежала на левом боку, ноги подтянуты к животу, руки связаны за спиной. Убийца, как выяснилось, использовал шнуры от жалюзи. И узлы, и вообще почерк убийцы оказались до боли знакомы. Темно-синий плед покрывал бедра жертвы – видимо, преступник бросил его, уходя, с отвращением к убитой. На полу валялась пижама. Блуза с застежкой поло была распорота от ворота до низу, штаны – по бокам.
Марино медленно пересек спальню и стал рядом со мной.
– Он поднялся по лестнице.
– По какой лестнице? – спросила я.
В спальне имелось два окна. То, на которое смотрел Марино, было открыто и находилось ближе к кровати.
– По пожарной лестнице, – объяснил Марино. – Снаружи на стене есть старая пожарная лестница. Ступени ржавые. Ржавчина осталась на подоконнике – наверное, от его ботинок.
– И ушел он тем же путем, – вслух подумала я.
– На сто процентов не уверен, но очень может быть. Дверь на первом этаже была заперта. Нам пришлось ее выламывать. Во дворе, под пожарной лестницей, высокая трава, – продолжал Марино, выглянув в окно, – а следов нет. В ночь на субботу лило как из ведра – а это нам не на руку.
– В комнате есть кондиционер? – Я взмокла, что неудивительно: в спальне висел трупный запах, было сыро и жарко.
– Нет, – ответил Марино. – Ни кондиционера, ни вентилятора. – Он вытер испарину с лица ладонью. Его седые волосы сосульками свисали на влажный лоб, под воспаленными глазами залегли темные круги. Казалось, Марино не спал и не умывался как минимум неделю.
– Окно было заперто? – спросила я.
– Нет, оба окна были не заперты. – Тут мы одновременно повернулись к двери, и лицо Марино вытянулось от удивления. – Какого черта?..
С первого этажа доносился женский крик. Послышались шаги по лестнице и голоса – видимо, мужчины не хотели пускать женщину.
– Вон из моего дома! О Боже! Пошел вон, козел! – вопила женщина.
Марино вихрем пронесся мимо меня и загрохотал вниз по деревянным ступеням. Я слышала, как он что-то кому-то сказал, и крики прекратились. Громкие голоса перешли на полушепот.
Я начала предварительный осмотр.
Температура мертвого тела совпадала с температурой воздуха в комнате, трупное окоченение уже прошло. Женщина окоченела почти сразу после смерти, но температура воздуха повышалась, и одновременно повышалась температура трупа. В конце концов мышцы размягчились, словно ужас смерти отпустил несчастную.
Мне не пришлось ворошить постель, чтобы рассмотреть труп. Я почти не дышала, и даже сердце, казалось, перестало стучать. Осторожно набросив на убитую покрывало, я стала стягивать перчатки. Вне лабораторных условий я больше ничего не могла сказать о характере убийства. Ничего.
Я услышала на лестнице шаги Марино и собралась было попросить его проследить, чтобы тело доставили в морг вместе с постельными принадлежностями, но слова застряли у меня в горле. Не в силах выдавить ни звука, я уставилась на дверь.
В дверном проеме за спиной сержанта маячила Эбби Тернбулл. Марино что, совсем рехнулся? Что он делает? Впустил эту акулу, по сравнению с которой остальные журналюги – просто золотые рыбки!
В следующий момент я отметила, что на Эбби босоножки, синие джинсы и белая хлопчатобумажная блузка навыпуск. Волосы журналистка кое-как заколола на затылке, косметика на ее лице отсутствовала. Отсутствовали также диктофон и блокнот – в руках Эбби держала только объемистую парусиновую сумку. Она увидела кровать, и лицо ее перекосилось от ужаса.
– Господи, нет! – Эбби подавила крик, зажав рот рукой.
– Да, это она, – вполголоса произнес Марино.
Эбби приблизилась к кровати, не отрывая взгляда от убитой.
– Боже мой, Хенна! Нет, не может быть!
– Это была ее комната?
– Да. Пожалуйста, не надо вопросов. Боже!..
Марино кивнул полицейскому, которого я не могла видеть, чтобы тот проводил Эбби вниз. Я слышала, как шаркает по ступеням убитая горем журналистка.
– Сержант, вы понимаете, что делаете? – тихо спросила я.
– А то. Я всегда понимаю, что делаю.
– Она там, внизу, кричала, – продолжала я охрипшим от ужаса голосом. – Кричала на полицейских.
– На полицейских, как же! Тернбулл кричала на Больца – он как раз спустился.
– На Больца? – опешила я.
– И Тернбулл можно понять, – равнодушно продолжал Марино. – Это ее дом. Кому понравится, когда у его дома торчит целая толпа и не пускает хозяина?
– Так Больц не пускал ее в дом? – задала я идиотский вопрос.
– Больц и еще парочка наших парней. – Марино передернул плечами. – Нам придется с ней поговорить. Кто бы мог подумать! – Он перевел взгляд на кровать, и глаза его блеснули. – Убитая – сестра Эбби.
* * *
Гостиную заливало солнце и оккупировали комнатные растения. Комната находилась на втором этаже и носила следы недавнего (и обошедшегося в кругленькую сумму) ремонта. На дубовом паркете лежал большой ковер – индийский, хлопчатобумажный, с бахромой и геометрическим зелено-голубым узором по белому полю. Мебель тоже была белая, с острыми углами. На диване в художественном беспорядке располагались подушечки пастельных тонов. На беленых стенах имелась внушительная коллекция репродукций с монотипа местного художника-абстракциониста Грегга Карбо. Комната не несла никакой функциональной нагрузки. Эбби, по-видимому, обустраивала ее, руководствуясь исключительно собственными вкусовыми предпочтениями. Гостиная мисс Тернбулл впечатляла и обдавала холодом, красноречиво свидетельствуя о головокружительной карьере и цинизме хозяйки.
Последняя притулилась в уголке обитой белой кожей кушетки, поджав ноги, и нервно курила длинную тонкую сигарету. Я никогда особенно не рассматривала Эбби, и зря – ее внешность заслуживала внимания. Во-первых, у нее были разные глаза – один с прозеленью, другой – нет; во-вторых, полные губы, казалось, случайно попали на это лицо – они совсем не сочетались с длинным тонким носом. Каштановые волосы Эбби, распушенные на концах и седеющие, производили впечатление щетки, покалывающей плечи владелицы. Скулы были высокие, вокруг глаз и рта наметились "гусиные лапки". Стройная и длинноногая Эбби казалась мне ровесницей, хотя, возможно, была на несколько лет моложе.
